Конец лета. Закостенели травы, далеко теперь улетали пчелы, чтобы собирать нектар. Прохладными становились утра и вечера, роса не просыхала до обеда: солнце уже грело не так. У зимовок животноводов появились скирды сена. Поспели хлеба, на полях копошились стаи воробьев. Ожила ферма Петренко, вернулись сюда ее обитатели. Сергей Тарасович спешил управиться с заготовкой кормов. Скоро начнется уборка, всех заберут, останутся одни доярки.

Лапчар, только вернувшийся с сенокоса, работал теперь на силосной яме возле фермы. Шавар-оол еще возил сено. Разговоры о несостоявшейся свадьбе утихли, Сандан и Токпак-оол по-прежнему не ездили друг к другу. А тетушка Орустаар по-прежнему приносила Анай-кыс письма от Эреса.

Девушка отвечала коротко, нового в селе ничего нет. Приедет — пусть тогда все узнает. Эрес писал, как с нетерпением ждет этого дня, и чем меньше остается срок службы, тем нетерпеливее ждут они, солдаты, возвращения в родные края. Он часто думает, как его встретят в колхозе и прежде всего она, Анай-кыс. Много передумал он, особенно после смерти отца, фактически с возвращением начнется его самостоятельная жизнь...

Сердце Анай-кыс с каждым днем билось беспокойнее, она плохо спала, почти перестала есть, осунулась. Что делать ей? Долго не решалась пойти к врачу Тоойне. Однажды под вечер, когда у той никого не было, со страхом открыла дверь ее кабинета.

— Мы женщины, такова наша природа и наш долг, — говорила мягко Антонина Николаевна, осмотрев Анай-кыс и записывая что-то в карточке. — Береги себя, — и подала ей пиалу с горячим чаем.

Анай-кыс разрыдалась. Участие, забота и внимание Антонины Николаевны отогрели ее сердце. Анай-кыс ни с кем не могла поделиться, все эти дни не находила себе места. Сквозь слезы что-то сказала. Всегда приветливая, мягкая Антонина Николаевна резко поднялась, подошла к ней, взяла за руку:

— Выбрось это из головы. Девчонка! И думать не смей!..

Анай-кыс перестала плакать, успокоилась.

Провожая ее, уже в дверях врач Тоойна ласково погладила ее по голове:

— Все будет хорошо, доченька.

Анай-кыс вышла на улицу. Она теперь жила у девушки с фермы, в селе, но ноги сами ее привели на ферму. Лапчар задержался дольше всех, он стоял на дне силосной ямы и кайлом долбил камни. Едва она остановилась на краю ямы, оглянулся. Ему показалось, кто-то стоит совсем рядом и дышит ему в затылок.

— Ты еще здесь? — спросила она.

— Кончаю, — быстро ответил он и, выбросив два-три камня, вылез наверх.

Анай-кыс пошла вперед и свернула к реке. Смахнув пыль с сапог и наскоро сполоснув лицо, Лапчар пошел за ней. После комсомольского собрания им не удалось встретиться наедине и поговорить. «С собрания и начну», — подумал Лапчар, но в это время заговорила Анай-кыс.

— Собрание правильно решило, даже легко нам все обошлось. Ребята пожалели.

Кругом тихо. Они шли по берегу. У пригорка, где лежал огромный камень-глыба, Анай-кыс остановилась, села. Много лет назад они играли здесь в сайзанак. Она слабо улыбнулась. Лапчар тоже с детства помнил это место. Они складывали из камешков юрты. Теперь дети складывают дома, самолеты, космодромы. «Как изменилось все, даже детские игры», — думал он, разглядывая на песке какие-то оставленные детьми «сооружения». И вдруг обоим показалось, что это было вчера, они играли здесь вместе. Лапчар сел рядом, хотел обнять Анай-кыс, но она отстранилась.

— Хочу тебе сказать что-то.

Она следила за далекими облаками и молчала.

— Что ты хотела сказать?

Она молчала, потом сразу произнесла:

— У меня будет ребенок, — и отвернулась.

— Что?.. — не поверил своим ушам Лапчар. — Повтори.

— Я буду матерью...

Лес на той стороне закачался, облака, похожие на отары, спустились вниз. Он повернул обеими руками ее голову и начал целовать мокрое от слез лицо, глаза, губы...

Встал, осторожно поднял ее на руки:

— Пойдем домой. Тебе холодно.

— Куда? — не поняла Анай-кыс.

— Пока поживем у моих родителей, — Лапчар опустил ее на землю, взял за руку. «Она не должна простужаться, не должна наступать на круглый камень, не должна перепрыгивать канаву», — соображал он про себя.

Они уже шли по дороге в село, когда услышали позади топот копыт. Оглянулись. Прямо на них с гиком мчался всадник. Лапчар едва успел закрыть собой Анай-кыс. Всадник, взмахнув плетью, промчался мимо. «Достак-оол! — крикнула Анай-кыс. — Это он! — И посмотрев на Лапчара: — Ой, у тебя кровь!» Всадник на полном скаку повернул обратно. Полы его пальто развевались на ветру, как крылья коршуна. Ближе, ближе — Лапчар бросил кепку на морду коня, тот испугался и отскочил в сторону. Достак-оол упал. Лапчар подбежал к нему, пытаясь отнять плеть, которой он размахивал. Рука Лапчара дотянулась до горла Достак-оола, и тот вскоре ослаб.

— Не надо, Лапчар, — умоляла Анай-кыс, стоя сзади него. — Отпусти!

Вырвав плеть из слабой руки Достак-оола, Лапчар швырнул ее в кусты. Парень, шатаясь, поднялся. Конь его давно ускакал. Глаза ненавидяще смотрели на приближавшегося к нему Лапчара. Отступая, он упал. Лапчар вернулся к Анай-кыс, она приложила ему платок к щеке.

— Все равно, не дам вам житья! — прокричал Достак.

Лапчар рванулся, но парень уже убежал прочь. Анай-кыс схватила Лапчара за руку:

— Пойдем домой! — не заметила, как сказала «домой». Они шли в противоположную сторону, в село. — Опять тебе из-за меня досталось. — Анай-кыс осторожно вытирала кровь на его щеке.