Пению Лапчара вторили турпаны «каак-каак» и журавли «курап-курап», с болота неслось утиное «оош-оош».

— Как в сказке о Золотом Озере: человек запоет, птицы подпевают, — засмеялась девушка.

— Да, Анай, как в сказке. Вот такой край — Хендерге!

— А эти частушки поют в Хендерге или твои собственные? — Анай-кыс лукаво посмотрела на него.

— Никак не мои!

— Твои!

— Нет, Анай, — отрицал он уже не так решительно.

— Твои, — улыбалась она.

— Пусть будут мои, — сдался Лапчар.

Несколько раз они переезжали извилистое русло Хендерге и наконец выехали на дорогу, со следами шин от недавно проходившей машины. Договорились: Анай-кыс поедет на ферму, а он отведет коня Санданам и вечером вернется в село. Лапчар все время держал путь на перевал, но у подножия хребта дорога терялась. Он сошел с коня, прошел вперед. Да, не по той дороге поехали. Это дорога ягодников и орешников. Анай-кыс тоже сошла с коня.

— Смотри, как помяты кусты смородины, — она погладила их, словно они были живые и все понимали... — А это кто мог сделать? — подошла к двум поваленным кедрам.

— Кому-то шишки понадобились, — со злостью сказал Лапчар. — Не так их и много было-то на верхушках. — Он стоял на пне кедра и считал кольца. — Дереву было не меньше шестидесяти лет. Природа все это время оберегала его, а какие-то пустоголовые люди срубили из-за нескольких шишек.

— Такие люди не знают, что такое любовь, — сказала Анай-кыс и, словно испугавшись, что Лапчар не так поймет ее, добавила: — К родному краю — иначе они не могли бы так зверски поступать.

«Любовь? А ты знаешь, что это такое? — думал Лапчар. — Испытывала ли ты радость только от того, что произносишь имя любимого человека и тебе хочется произносить его дольше: «Аа-наай-кыыс».

Над тайгой поплыли облака. В ущелье поползли длинные тени. Решили ехать напрямик, так как перевал был хорошо виден, а искать другую дорогу значило потерять немало времени. Остро запахло смолой, тайга зашумела. Казалось, кедры и ели отряхивались. Кони кисточками подняли уши, пугливо косясь под темную мохнатую ель. Лапчар забеспокоился: как бы девушка не испугалась. Будь он с парнем, что им, верховым? Если даже медведь — ускачут, никто не догонит. Потом даже интересно будет рассказать об этом, как все охотники, увеличив опасность по крайней мере в десять раз. Но рядом девушка, пусть обойдут стороной их все приключения.

Под елью что-то затрещало. Кони встали. Лапчар приподнялся на стременах и, глядя вперед, указал плетью под ель.

— Что там? — шепотом спросила Анай-кыс.

— Маралуха.

Анай-кыс взглянула и увидела бурого, с острыми ушами зверя, похожего на корову, только на длинных ногах. Маралуха переступала ногами, пыталась убежать, но оставалась на месте. Тонкий кедр рядом с ней вздрагивал от ее движений.

— Какая смирная, как привязанная стоит, ни с места, — удивилась Анай-кыс.

— У нее должны быть дети в эту пору. Она их не оставит.

Лапчар зазвенел стременем. Маралуха навострила уши.

— Смотри, как рвется с места, — с сочувствием сказала Анай-кыс.

— Да, она и впрямь привязана. Кто же в такой глуши мог это сделать?

Увидев приближающихся всадников, маралуха начала биться, глаза ее сверкнули жалобным блеском. Живот ее был совсем пуст, как кожаный мешок, кожа обтягивала выступавшие кости. Всадники спешились, маралуха устала, затихла, глаза ее начали гаснуть. Из глаз текли слезы, по их следам расселись мухи, и у зверя не было сил от них отмахнуться.

— Вот звери, петлю поставили, — в сердцах сказал Лапчар. — Поймать бы одного из этих браконьеров!

Животное не сопротивлялось, пока Лапчар развязывал вдвое скрученный провод, впивавшийся маралухе в шею и между передними ногами. Она как будто понимала теперь, что эти люди пришли спасти ее. Вокруг, насколько могла она дотянуться, не осталось ни травинки, ни лишайника, ни веток.

— Смотри-ка туда, — Лапчар показал на два мешочка, из которых высовывались длинные ножки и уши.

Подойдя, взял одного детеныша на руки. Он почти ничего не весил. Пух да и только. Лапчар поставил его на землю. Детеныш остался стоять пошатываясь. Анай-кыс поставила второго. Он крутил головой, отыскивая материнский сосок. Лапчар побежал к лошади, достал из перекидной сумы две бутылки чая с молоком, которые сестра навязала ему в дорогу. Наклонился, пристраивая бутылку к худенькой мордочке. Теленок, тыкаясь в его руку, наконец наткнулся на горлышко, начал пить.

— Какой хорошенький, ушками начал шевелить и животик стал показываться, — Анай-кыс поила другого теленка. Напившись, неуверенно ступая, направились к матери.

— Мать, умирая от голода, кормила своих детей, иначе они давно бы погибли, — раздумчиво сказал Лапчар.

— Мать всегда остается матерью... — Анай-кыс осеклась, вспомнив о том, как ее мать, не считаясь с ней, хотела выдать насильно замуж.

Маралуха больше не боялась людей. Она была так обессилена, что, казалось, не могла бояться сейчас даже самого страшного хищника. Но у нее хватило силы обнюхать подошедших к ней телят. Она даже пыталась лизнуть их. Почувствовав свободу, пошатнулась. Ноги не слушались, они отвыкли от передвижения. С трудом добралась маралуха до овражка. На дне его протекал ручей. Телята следовали за ней. Опустив морду в воду, долго пила. Потом подняла голову и долго смотрела выразительными глазами на людей, своих избавителей. Снова наклонилась к воде. Неизвестно, сколько дней оставалась она без воды и пищи. Когда снова подняла голову, из ее ноздрей вытекала вода.