— Он всегда спит как сурок на таких вечерах, в филармонии или в опере, — поясняет Байрон шепотом, склонившись к моему уху. — Ко всему прочему, пока концерт не закончится, его еще и не добудишься.

Я улыбаюсь, отказываясь от идеи растолкать Арсенио. Пожалуй, даже лучше, если он поспит — так Арсенио сидит молча, почти никого не беспокоит и уж всяко не шепчет мне разные непристойные глупости или похабные шутки, чем порою любил заниматься во время спектаклей. Постепенно я перестаю обращать внимание на посапывающего инкуба справа и возвращаюсь мысленно к сегодняшней встрече с Клеоном, к словам его.

Поцелую.

Меня пугает не сам поцелуй как таковой, но тон его, ощущения, что он будил во мне. Понимание, что если сегодня мне пришелся по нраву поцелуй Клеона, то откуда взять уверенность, что назавтра я не приду в восторг от прочих его желаний, стремления воплотить их в жизнь? Много легче, проще сделать одолжение, принять вид покорной невольницы, вынужденной обслуживать хозяина так, как ему заблагорассудится, повторять себе, что выбора нет, мне приходится заниматься тем, чего я не хочу. Но когда осознаешь ясно, пугающе четко, что это — не трудовая повинность, не приказ, которому нельзя не подчиниться, не якобы вынужденная мера, а нечто, чего ты желаешь не меньше партнера, к чему ты стремишься не меньше, чем он, все, абсолютно все предстает в ином свете.

Рассеянно слушая, как играют девицы Мару и их кузины, я думаю и об инкубах, имеющих в отношении меня несколько иные намерения, нежели Клеон.

День за днем, вечер за вечером Арсенио и Байрон проводят со мной время, беседуют со мной, прикасаются, вдыхают мой запах — и наверняка чувствуют то же, что и Клеон. Если верить его заявлениям, в случае Арсенио и Байрона эмоциональная составляющая подавляет влияние физических инстинктов и потребностей, но это вовсе не означает, будто потребностей этих не существует. Как и Клеона, обоих инкубов более не должны привлекать другие женщины — хотя я не могу взять в толк, с какого момента инстинкты их замкнулись на мне, ведь еще недавно они купили девственницу и очевидно, что отнюдь не для того, чтобы отпустить ее с миром. Подобно Клеону, их желание в отношении меня усилилось, они жаждут насыщения и физического, и энергетического не меньше слегка позабытого приятеля. И что же, получается, в отличие от него, терпят безропотно, ждут свадьбы и первой брачной ночи?

Одна из дам в первом ряду, вдруг оборачивается, окидывает мимолетным взглядом сидящих позади, и я узнаю леди Лизетту Дэлгас. Она отворачивается, словно бы не заметив нас, однако я сжимаюсь невольно, втягиваю шею в плечи, будто в годы нашего с Эваном прозябания в Нижнем городе. Нащупываю и осторожно касаюсь руки Байрона, привлекая внимание.

— Здесь леди Дэлгас, — шепчу, едва Байрон подается ближе ко мне.

Он хмурится, скользит взглядом по головам перед нами — нет нужды пояснять, которая из двух леди Дэлгас присутствует на вечере. Находит, хмурится сильнее. Я пытаюсь вспомнить, видела или чуяла ли Лизетту перед началом концерта, но не могу сказать наверняка. Быть может, она пришла в последнюю минуту и потому я не обратила на опоздавшую даму внимания? Скорее всего, так и есть, к тому же сегодня должна была состояться очередная ассамблея у Лизетты, а значит, леди вполне могла прибыть к Мару с опозданием, лишь после того, как разъедутся ее собственные гости.

Байрон смотрит на Лизетту, затем на выступающих девушек и снова на Лизетту.

— Вероятно, нам стоит уйти, — добавляю я. — Уверена, леди Мару нас извинит и…

— Понятно, — произносит Байрон.

— Что понятно?

— Видишь девушку за клавесином?

Киваю, в отличие от инкуба совершенно не понимая, в чем дело. На клавесине играет не одна из дочерей леди Мару, но какая-то из многочисленных их кузин, тоненькая русоволосая девица невзрачной внешности.

— Эта юная леди — Элизабет Мортимер…

Ах да, точно. Кузина семьи Мару, обладавшей весьма широкими родственными связями.

— …и леди Дэлгас прочит ее в жены Арсенио.

— В жены? — от неожиданности, удивления я повышаю голос и сидящие перед нами оборачиваются, смотрят строго, неодобрительно — именно на меня, даже не на спящего Арсенио, который уже успел сползти по спинке стула, рискуя и вовсе на бок завалиться. Улыбаюсь соседям быстро, извиняюще и вновь поворачиваюсь к Байрону, продолжаю тише: — И давно ли у Арсенио есть невеста?

— Они не помолвлены, — возражает Байрон. — Есть предварительные договоренности, но, сколь мне известно, пока устные. И Элизабет всего семнадцать…

Хвала Лаэ, с середины прошлого века по законам Лилата брачный возраст для девушек повысили с шестнадцати до восемнадцати лет, ныне если невесте меньше, то брак возможен лишь по специальному разрешению. Если особых причин торопиться со свадьбой не было, то стороны предпочитали подождать, нежели тратиться на получение разрешения.

— Почему Арсенио не сказал? — и о чем еще инкубы не удосужились упомянуть?

— Потому что вряд ли знает. Не думаю, что Лизетта делилась с ним своими планами или называла конкретное имя.

Хочу спросить, какое Лизетте дело до личной жизни Арсенио, но затем вспоминаю — она его покровительница, Арсенио принимают всюду прежде всего благодаря ей, благодаря слову и милости Лизетты Дэлгас, без нее бы он наверняка был одним из тех безымянных взломщиков кристаллизаторов, что не столько живут в Лилате, сколько существуют, подобно теням, в кольце его стен, преследуемые законом и конкурентами. И уж конечно, Лизетта не станет оказывать помощь и покровительство безвозмездно, без выгоды для себя.