Шрифт:
— Нет, к бане они никакого отношения не имеют, — заявил Гренадеров.
— Тогда не будем отвлекаться, — предложил корреспондент.
Но это не остановило возбужденного Гренадерова — он понимал: еще одна возможность выйти на экран может представиться не скоро. И потому на вопрос «Когда же регулярно будет подаваться горячая вода?» он ответил корреспонденту:
— Особенно замечательными я считаю вот эти предметы. Они представляют не только немалую историческую и художественную, но, скажем прямо, и большую материальную ценность. Обратите внимание на эту вазочку и на этот бокал…
Корреспондент понял, что лучше не спорить и не задавать новых вопросов. Дождавшись, когда Гренадеров на секунду замолчал, чтобы перевести дыхание, он поблагодарил его за интересную беседу и тут же закруглился.
Гренадеров был окрылен, словно это не у Ники Самофракийской, а у него за плечами выросли могучие крылья. Его поздравляли, ему звонили.
Особенно распинался по телефону один тип. Как пылко он льстил, как живо интересовался каждым раритетом… И как потом оказалось, не зря.
Да, поистине тернист путь к славе. Навязчивый тип сказал, что очень хочет встретиться лично с Гренадеровым, и спросил, не собирается ли он куда-нибудь уехать.
О святая наивность приверженца искусства! Гренадеров уже считал каждого поклонника своего домашнего музея личным другом.
— Да-да, — веско сказал он, — в ближайшие дни как раз нам не удастся встретиться. Я с женой завтра выезжаю в отдаленный район за одной редкой вещицей. Увидите — пальчики оближете…
И уехал. А когда приехал — обнаружил, что от его домашнего музея остались рожки да ножки. Исчезли самые ценные, самые любимые раритеты.
Вот вам и слава.
МЕЛОМАНЫ
«Познакомь да познакомь с ним», — пристали Круглов и Мишин.
Мне не хотелось выходить на улицу, идти под дождем в соседний дом.
— Трудный, — говорю, — он человек. Характер у него как могильная плита — мрачный и тяжелый.
— Ничего, мы потерпим, — говорят. — Это не главное. Главное, у него есть клёвые записи.
— Смотрите, — говорю, — мое дело предупредить. На вид он смирный, а на самом деле как сумасшедший. Чуть кто не понравился — сразу кулаком в зубы. Сколько уж раз судили за хулиганство!
— А мы будем тише воды, ниже травы, — говорят эти олухи.
Разве их переспоришь?
— Дело ваше, — говорю. — Но учтите — у него к тому же туберкулез в открытой форме. Поэтому и беснуется.
— А мы будем дышать в тряпочку, — говорят. — Веди.
Так и не отговорил.
— Ладно. Но только, чур, пеняйте на себя. И не спорьте с ним, ради бога, а то беды не оберетесь. Пошли.
И потопали под дождем через огромный двор к Морковину. Послушать его клёвые записи.
Морковин — крупный, с мрачным взглядом человек — встретил нас у входной двери.
Я представил пришедших со мной:
— Меломаны.
— Настоящие? — с надеждой спросил Морковин, обратившись к Круглову и Мишину. — Чайковский, Бетховен, Григ? — Это звучало как пароль.
Те встрепенулись, усиленно закивали.
— Да-да, настоящие. Глинка, Моцарт, Рахманинов. — Это звучало как отзыв.
— Гайдн, Мендельсон, Прокофьев? — сказал Морковин.
— Вебер, Скрябин, Шостакович.
— Проходите, — улыбаясь сказал Морковин. — Очень рад познакомиться. Сейчас все меньше и меньше тех, кто всерьез любит серьезную музыку.
— А мы любим, — скромно потупившись, сказали Круглов и Мишин. — Очень. Даже обожаем. Жить без нее не можем.
Морковин с признанием посмотрел на гостей.
— Хотите послушать Баха или Вивальди?
— В принципе, конечно, хотим, — замялись гости. — Очень хотим. Но сегодня такая дождливая погода. На сердце так тяжело. Так невыносимо грустно. Нельзя ли по этой причине послушать в порядке исключения чего-нибудь чуточку полегче?
— Сарасате или Гершвина?
— Ммм, ммм…
— Тогда Поля Мориа или Давида Тухманова? Модно, современно…
— Тоже великолепно, но все-таки слишком уж серьезно для первого знакомства.
— Теперь я вижу, что вы настоящие ценители музыки, — с иронией сказал Морковин. — Значит, безымянные авторы некогда популярных песен?
— Во-во, — обрадовались Круглов и Мишин. — Как раз это мы имели в виду. Немножко малинки, то есть клубнички… «Помню, помню, помню я, как меня мать любила. И не раз и не два она мне говорила…» — с подъемом спели они.
— С этого бы и начинали, — ласково сказал Морковин и душевно продолжал: — Классика для пенсионеров и престарелых — верно? А нас воротит от этого слюнтяйства. Верно?!