Время от времени к играющим подходили какие-то типы, молча стояли некоторое время и куда-то бесследно исчезали. Иные пытались вмешаться в игру, давали какие-то нелепые советы, их отгоняли, как назойливых мух. Посторонним вмешиваться в игру было категорически запрещено.

Правда, нашелся один типчик по фамилии Угольков. Досаждал Юрию Константиновичу, вился вокруг него, как слепень вокруг лошади. Юрий Константинович его отгонял, тип на некоторое время исчезал, потом снова откуда-то появлялся. Впрочем, он не вмешивался в игру — и то хорошо. Каким-то образом он пронюхал, что Юрий Константинович возглавляет кафедру в институте, и теперь терся рядом, подхалимисто заглядывая то в глаза, то в карты. Давать советы он явно не осмеливался.

После одной из пулек проигравший Юрий Константинович должен был сходить в магазин. Этот красавчик по своей охотке вызвался сбегать вместо него. И даже от денег отказался. Сбегал и принес вместо одной бутылки не нарзана целых две. Одну от себя присовокупил явно из подхалимских побуждений.

Юрий Константинович недоуменно пожал плечами, но подарок принял. Он был весь во власти переживаний из-за проигрыша и даже как следует не рассмотрел этого типа. Смутно он помнил, что тип о чем-то попросил во время одной паузы. Как-то так ловко ввернул свою просьбу между двух тостов и с ожиданием уставился на Юрия Константиновича, как изголодавшаяся дворняга на хозяина. «Ладно, ладно, — добродушно посмеиваясь, пообещал Юрий Константинович, лишь бы отвязаться от него. — Попробуем что-нибудь сделать. Напомните мне потом».

Кажется, он хлопотал об очной аспирантуре, то ли о почасовой работе на кафедре. Не исключено даже, что он просил вовсе не об этом, а о протекции для поступления в институт его племянницы. Разве упомнишь, если в голове так и скачут эти: «Вист. Беру втемную. Бомба».

Перед самым отъездом Юрия Константиновича приехала в санаторий (на один срок путевки им достать не удалось) его уважаемая супруга — Надежда Васильевна. Вместо того чтобы войти в его положение, она стала предъявлять разные необоснованные претензии, обижаться и даже плакать. Почему он должен развлекать ее, показывать ей какие-то дурацкие окрестности, куда-то сопровождать? Ведь он в отпуске. Неужели ей так уж трудно самой все посмотреть? Ох уж эти женщины! Никогда не упустят случая покапризничать.

Пришлось проявить твердость и дать ей понять, что он в целях восстановления нервной системы отключился и никакая сила в мире не может оторвать его в эти последние оставшиеся дни от преферанса. Угольков угодливо кивал и поддакивал, а бесовские глаза его горели подхалимским одобрением. Потом срок путевки истек, и Юрий Константинович с некоторым даже облегчением уехал восвояси. Жена, разумеется, осталась. Всю дорогу в голове Юрия Константиновича всплывали обрывки удачных и неудачных пулек, и он еще некоторое время не мог успокоиться — досадовал, что сыграл так, а не вот этак.

Но прошло несколько дней, и Юрий Константинович окончательно остыл. Из головы выветрилась лихорадочная игра, удачные и неудачные пульки, досада от проигрышей и радость выигрышей. В памяти решительно ничего не осталось от отпуска, кроме какого-то тумана, словно он и не отдыхал. Юрий Константинович с увлечением отдался работе. Провел заседание кафедры.

И вот однажды вечером принесли телеграмму. Он прочитал и ничего не понял. Прочитал еще раз. Мучительно задумался: что бы все это значило? И в самом деле, текст телеграммы на первый взгляд мог показаться весьма странным. Юрий Константинович напряг память. Смутно что-то припомнил. Да-да… И вдруг его как обожгло. Быть того не может. Текст телеграммы гласил:

«Что за чертовщина? — думал Юрий Константинович. — Какой договоренности? При чем здесь моя Надежда? И почему этот тип с ней остается? Ничего не скажешь — морда у него действительно смазливая. Но ведь фат, и ничего в нем, кроме пошлости, нет. Да только разве женщины это видят? Была бы слащавой физиономия, и больше им ничего не надо».

Чем больше думал Юрий Константинович над этой странной телеграммой, тем больше она его раздражала и пугала. Заснуть он в эту ночь так и не смог. Едва дождался утра и помчался на аэродром.

Пока прилетел на юг, пока добрался до санатория, чего не передумал, а уж как скрежетал зубами, представляя угодливо-хамское лицо Уголькова. «Подойду и сразу ударю, — думал Юрий Константинович. — Нет, не ударю, а сразу убью».

Побежал в палату к жене — там ее не было. Побежал к морю — там ее тоже не было. Побежал в санаторный парк — с таким же успехом. Совсем растерялся, да и заряд злости уже иссякал, стала одолевать усталость. Побежал на набережную — и наконец увидел ее. Боже ты мой — ни дать ни взять девица на выданье. Платьице укоротила. Идет, кокетливо покачивается на высоких каблуках — да его ли это жена, смиренная Надежда Васильевна, не обманывают ли собственные глаза?.. Нет, не обманывают. Это была действительно она, Надежда Васильевна. И шла она отнюдь не одна, а с каким-то пошлым субъектом, который бережно и нежно, невзирая на довольно жаркий климат, вел ее под ручку и смеясь говорил что-то явно фривольное. Только мужчина этот был не Угольков. И убивать было некого.

Солнечным весенним утром Будкина разбудила Джесси. Она тихонько скулила у изголовья его кровати. «Дура!» — сказал Будкин и стал нехотя одеваться. Собака просилась на улицу. Они вышли на лестничную площадку. Будкин вдавил черный клавиш вызова лифта и стал ждать. Джесси тоже терпеливо ждала, неотрывно глядя блестящими черными пуговицами глаз на закрытые створки лифта.

Дверцы лифта распахнулись, и Джесси первой юркнула в кабину. Будкин привычным движением вдавил на панели черный клавиш первого этажа, и кабина лифта плавно заскользила вниз. Собака напряженно смотрела на сдвинутые створки кабины и, едва они начали раздвигаться, выскочила наружу.