– Хорошая водка тутовка, - со знанием дела сказал Махмудов и протянул свою рюмку.
– Зря пугает товарищ багермейстер!

– Нет, водку не буду пить. Жарко!
– и Киров отодвинул от себя рюмку.

– Да, очень жаль, - сказал Фома Матвеевич и, налив и себе тутовки, направился в погребок за бутылкой столового красного вина.

У него была страсть закапывать вина в землю, как это делали некоторые из его соседей, а потом при гостях выносить и ставить на стол бутылку с комками прилипшей земли.

Выпили за Фому Матвеевича, отведали ухи.

Киров наклонился к багермейстеру:

– Как думаешь, Фома Матвеич, - нефть в бухте есть?

Багермейстер озадаченно посмотрел на Кирова:

– Вроде и должна быть. В свое время вокруг бухты много шуму было. А может, все это только разговоры...
– Он махнул рукой.
– Бог их знает!

– А как ты думаешь... нефтепромышленники были дураками?

– Нет, дураками они не были.

– Могли они тратить миллионы, если бы не были уверены в богатствах бухты? Вот о бухте впервые я услышал только третьего дня. Это, видимо, старая история?

– Очень старая.

– Один тартальщик, по имени Зейнал, показал мне огни в бухте и рассказал всю бухтинскую историю. Многого он сам не знает, но это человек с чутьем и смелыми взглядами на жизнь. Огни в бухте и рассказ его о болотах бухты очень меня заинтересовали. И тому, что ты говоришь о "разговорах", я не совсем верю, потому что ты сам им не веришь.

– Потому и Богомолова ищешь?

– Потому.

– Тогда выпьем!

– За что?

– За твою удачу.

– Вот за это я выпью с удовольствием. Кафар, выпьем за бухту!..

– Как уха? Как вино?
– спрашивал Крылов, не переставая угощать гостей.

– И вино хорошее, и уха достойна всяческих похвал, - отвечал Киров.

– Сам рыбу ловлю. Охотник, рыбак и садовод. Эти три занятия люблю больше всего на свете.

– А море?

– Про море забывать стал...

Шесть лет назад, в войну, буксиры землечерпательного каравана общества "Сормово" были уведены на север, и землесос, которым командовал Фома Матвеевич, стал в ряд с другими к "пристани погибших кораблей". Не столько с горя, сколько от безделья багермейстер запил. Но вскоре на него и горе обрушилось: заболела и умерла жена, потом двух сыновей взяли на войну, и они погибли где-то у Карпат... Жил человек полвека, работал изо дня в день, имел хорошую, дружную семью и вдруг в один год всех лишился. Погоревал Фома Крылов и задумал заново начать жизнь. Чувствовал он по своему железному организму, что проживет самое малое еще полсотни лет. Женился на двадцатидвухлетней Ирине, родилась у них дочь - Дельфина. Решив остаток жизни, или, как он говорил, вторую жизнь, прожить для себя и своего удовольствия, багермейстер весь ушел в заботы о доме, занялся рыбной ловлей и охотой, к чему имел пристрастие еще с малых лет. Кое-какие деньги он выручал от продажи рыбы и дичи; всегда имел на обед уху и вино и в конечном счете был доволен этой второй жизнью, а порою даже считал себя счастливейшим из людей - ни от кого не был зависим и жил в своем райском саду, как царек.

Когда со стола было все убрано и хозяйка с дочерью ушла ставить самовар, Киров, расположившись с Махмудовым на траве, закурил трубку. Вскоре к ним подсел и Крылов.

– А что, Фома Матвеич, если вновь вернуться на землесос? Вновь зажить старой жизнью?
– спросил Киров.
– Вот если возьмемся за бухту, тогда твой корабль нам будет очень нужен.

Багермейстер внимательно выслушал Кирова, горячо одобрил его начинание по засыпке болот "новой площади", а также остальной части бухты - двадцатигектарного водного пространства внутри этих болот, именуемого Ковшом, - а насчет себя сказал:

– Привык я к этой второй жизни и на работу больше не пойду.

– Может, передумаете?
– спросил Махмудов.

– Нет, нет!
– замахал руками багермейстер.

Сергей Миронович стал говорить о той нужде в нефти, которую терпит страна. Не жалость к молодой республике он вызывал у багермейстера, а убеждал его в необходимых начинаниях по освоению новой богатой нефтяной площади. Он хорошо знал: пришли из Азнефти Крылову бумажку, чтобы он возвратился к своей прежней работе командира землесоса, Крылов мог и порвать эту бумажку, а живое человеческое слово могло - в этом он никогда не сомневался - делать чудеса.

Фома Матвеевич поглаживал усы и, слушая Кирова, все более и более хмурил лоб.

– До приезда к тебе я был в доках. Среди других кораблей на "кладбище" видел и два бухтинских землесоса. И твой землесос! Поржавел он без хозяина. Рабочие говорят, надо его ставить на капитальный ремонт. Было бы хорошо, Фома Матвеич, если бы ты сам пошел и посмотрел, что с землесосом, какой ремонт на нем нужен. Написал бы свое хозяйское мнение, зашел бы ко мне. Потом - где теперь команда землесоса? Надо собрать и привлечь всех к этому делу.

– Пропали все... Кой-кто матросами плавает, кто в войну сгинул, а один даже кабачок открыл.

– Не мне давать тебе советы. Подумай! Как лучше, так и делай. Чем нужно помочь - помогу, сам приду в док, ребята там очень хорошие. Я говорил им уже о первоочередном ремонте землесосов. Чей второй землесос?

– Кузьмича, приятеля моего... Боцманом плавает на шаланде.

– Пусть пока плавает, а ты возьмись за это дело. Ты - за землесосы, я - за Богомолова... Вот и все мои дела к тебе.