— А я второй месяц мучаюсь несварением. — Женщина чуть помоложе, поморщившись, потерла свой живот.

Очередь двигалась медленно, и к моменту, когда мы с Микки вошли внутрь, за нами уже выстроилось человек пять-шесть. Аптекарь, толстый брюнет с бакенбардами и усами, стоял за прилавком и со скучающим видом выслушивал просьбу очередного покупателя. Сзади него высился шкаф, видимо выполняющий роль витрины, вот только представленный ассортимент был весьма скуден и большая часть полок — пуста.

— А что ж так дорого? — возмущался как раз мужчина-бульдог, отсчитывая золотые монеты. — Еще в прошлом месяце было в два раза дешевле.

— Не хотите — не берите, — ответил ему аптекарь. — Покупатели найдутся.

Но тот хоть и скривился, но отдал ему кучку золотых взамен на какой-то золотистый пузырек. Что ж там за лекарство такое ценное?

— Мази от суставов пока нет, — чванливо скривив губы, сообщил аптекарь уже старушке, стоило той только поинтересоваться.

— А когда ж ты ее сделаешь, сынок? — тон бабушки был умоляющим. — Уже месяц жду.

— Нет времени. Других заказов хватает, — ответил аптекарь, важно поправляя на животе красный атласный жилет. — Может, на той неделе…

— Эх… — сокрушенно вздохнула старушка и побрела к выходу.

Наконец дошла очередь до меня.

— Мне бы какой пластырь, будьте добры, — попросила я. — Ребенку мозоль заклеить на пятке.

Аптекарь без слов достал из-за прилавка маленький тканый квадратик, отдаленно напоминающий бактерицидный пластырь, и произнес:

— Один золотой.

— Сколько? — Мои глаза округлились и стали размером с блюдце. — Может, серебряный?

Хотя пластырь и столько не должен стоить. А на один золотой мы с Агатой могли купить продуктов на ужин. Да я за весь свой гардероб отдала пятьдесят золотых! А тут кусочек пластыря.

— Золотой, — процедил аптекарь, окидывая меня раздраженным взглядом.

— Да это грабеж! — выдохнула я, от возмущения растеряв всю вежливость.

Но толстяк даже бровью не повел.

— Золотой и ни грошем меньше.

— Вот именно, золотой у вас какой-то пластырь, — процедила я ему в ответ. — Клейте его себе сами. — И прошествовала к двери.

— Обойдемся без пластыря, — сказала я уже Микки, усаживая его обратно на ту же скамейку. Потом нашла в сумке носовой платок, свернула его в несколько раз и положила мальчику в ботинок между пяткой и задником. — Ну как? Лучше? До дома дойдешь?

— Дойду! — махнул Микки и соскочил со скамейки.

Кое-как мы дохромали до дома, а там мне удалось вполне удачно залечить мозоль (зацветшая фиалками ножка стула и несколько половиц не в счет).

А ровно в тот момент, когда я сняла с плиты свежесваренные на обед щи, явился Глостер.

— Опять что-то забыли? — полюбопытствовала я у него, наливая суп в тарелку Микки.

— Привез лекарство. — И некромант поставил на стол знакомый пузырек.

Мое сердце замерло в ожидании приговора.

— Вам повезло, — изрек Глостер, естественно выдержав паузу, — испортить вы ничего не смогли. Наоборот. Удивительно, но несколько компонентов усилили свою активность. Поэтому можно даже снизить дозировку.

— То есть я улучшила его? — Мои губы сами растянулись в торжествующей улыбке.

— Можно сказать и так, — нехотя признался ректор. И стрельнул глазами в сторону щей.

— Пообедаете с нами? — предложила я, уже пряча улыбку.

Глостер кашлянул в кулак и произнес нарочито безразлично:

— Пожалуй, перекушу.

Агата Боярова

Проснулась я, как раз когда Кристи уходила на работу. У нас за все время так и не вышло вместе позавтракать: то она стремглав несется к Глостеру, то я сплю до последнего. Это утро не было исключением. Заметив оставленный на столе хлеб, я решила ограничиться бутербродами и не касаться сегодня плиты.

— Угру-ру! — послышалось обиженное от нашего Станиславского. Наверняка Кристина ничего ему с утра не дала. Особое питание и диета — это не пустые слова для врача. Вот только кто-то слишком строго все контролирует.

— На. — Я просунула сквозь прутья ломтик вяленого мяса и кусок хлеба. — Сдашь меня Белому кролику — и до конца своих дней яблоками питаться будешь.

Мрых кивнул, шустро притянул к себе лакомство и отпрыгнул на середину клетки. Дальше я слышала только довольное чавканье и мурчание сытого летучего лисенка.