Единственный сын купца, вихрастый детина Иван Алтынов, прожил в этом доме все девятнадцать своей жизни. Он даже и обучение проходил на дому: отец не скупился — нанимал ему лучших гувернеров. Поначалу-то, правда, Митрофан Кузьмич хотел отправить сынка учиться в гимназию, но только Иванушку выперли прямо из приготовительного класса. Сказали: бестолков, неусидчив, учителей не слушает. И главное — всё время витает где-то в облаках. Да еще и норовит взглядывать поминутно вверх — в небеса. Правду сказали, чего уж там тень на плетень наводить. Хотя, конечно, совсем не в облаках состояло дело.

И сегодня, августовским днем 1872 года, Иванушка грезил о том же, о чем и всегда.

Солнце источало зной еще до полудня, так что купеческий сын успел после завтрака взмокнуть в своей пиджачной паре, которую он по настоянию отца носил дома. И он не мог дождаться момента, когда его отец уйдет, по обыкновению, из дому. Один или в сопровождении Иванушкиного двоюродного брата, Валерьяна, который уже два месяца почти повсюду Митрофана Кузьмича сопровождал. Тогда Иван смог бы переодеться в свой затрапез — как именовала эту одежду их пожилая экономка баба Мавра. Только она и проживала в обычное время в комнатах второго этажа вместе с купцом Алтыновым и его сыном. А вся остальная прислуга занимала одноэтажную пристройку, примыкавшую к дому. В ней размещались также кухня, прачечная и большой ледник. А чуть поодаль, в глубине двора, стоял обширный каретный сарай. Задней стеной он примыкал к огромному яблоневому саду. И над сараем этим обустроено было помещение, единственно для Иванушки важное во всех немаленьких владениях его отца.

Иван сидел в гостиной на черном кожаном диване с высокой спинкой и машинально проглядывал оставленную отцом вчерашнюю газету. Не читал — просто выхватывал заголовки заметок: «Государь император намерен встретиться с германским кайзером и австро-венгерским монархом», «Завершено строительство Поти-Тифлисской железной дороги», «В городе Нарва началась стачка на Кренгольмской мануфактуре».

«Интересно, — подумал Иванушка, — кто подбил ткачей бастовать? Их же всех уволят! У нас ведь не Англия — тред-юнионов нет». И тут прямо у себя за спиной он услышал женский голос:

— Умаялся уже от жары, дружочек мой? Не чаешь, когда в прохладу попадешь?

Иванушка даже вздрогнул — хотя должен был бы уже к обладательнице этого голоса попривыкнуть.

Многие годы в их с отцом жизни никакие женщины не присутствовали — за исключением бабы Мавры, разве что. Из её-то рассказов Иванушка и знал историю своего рождения и отцовского вдовства.

Митрофану Алтынову и его жене Татьяне Дмитриевне десять лет Бог не давал деток. А когда Татьяна Дмитриевна его наконец-то понесла, уж как они оба радовались!.. Вот только — роды оказались тяжелыми, неудачными. Мальчонка родился весь синий, и доктор, которого Алтынов вызвал, не доверяя повивальным бабкам, думал уже: младенец не выживет. Но — всё-таки сумел того откачать. Только вот у матери Ивана открылось кровотечение, и унять его доктору так и не удалось. Мать еще успела взять ребенка на руки — увидела, что живой он! И сказала даже, улыбнувшись: «Ванечка, сыночек…» А потом испустила дух.

Иванушка, пока был маленький, много раз Мавру переспрашивал: да точно ли всё было именно так? Ведь он явственно помнил лицо своей матери — и не по дагерротипу, что висел у отца в кабинете. Ибо материнское лицо он помнил в цвете — и до сих пор будто воочию видел изумрудные искры сережек в её ушах. Да разве ж сумел бы новорожденный младенец запомнить подобные детали? Но потом, когда Иванушка стал постарше, переспрашивать он перестал. Так что у Мавры Игнатьевны отпала необходимость клясться и божиться, что — да: именно так. С чего бы она, Мавра, стала выдумать такое!

Во второй раз Митрофан Кузьмич так и женился. И женщина, окликнувшая теперь Ивана, была ему не мать и не мачеха — тетка по отцу, Софья Кузьминична Эзопова. Она уже лет пятнадцать как сама овдовела. И после смерти своего мужа — богатого купца и бывшего делового партнера своего брата — сразу же уехала вместе с сыном Валерьяном куда-то за границу. То ли во Францию, то ли в Италию. И возвратились они оттуда только в начале нынешнего года. Тетка была годами всего на пять лет моложе Митрофана Кузьмича — ей уже стукнуло пятьдесят. Но выглядела она моложаво, кокетливо: любила принарядиться, всегда завивала волосы. И, как подозревал Иванушка, даже подкрашивала губы — уж больно ярко оттенка они у неё были. И теперь на губах этих играла самая, что ни на есть, ласковая улыбка.

Иванушка в ответ ей не улыбнулся. Он вообще стеснялся улыбаться. Семь лет назад он выбил себе передний зуб — при обстоятельствах, на которые отец его сердился до сих пор. Но при появлении тетки купеческий сын чуть приподнялся с диванчика, на котором сидел, и даже склонил голову в учтивом поклоне. Софья Кузьминична с первого дня своего появления в доме внушала ему легкую оторопь, но вместе с тем — и некое подобие уважения.

— Да, тетенька, сегодня жарковато, — кивнул Иванушка. — И скоро я пойду на голубятню. Как только батюшка меня отпустит.

2

Митрофан Кузьмич Алтынов, купец первой гильдии, начал утро с того, что приказал работнику одной из своих лавок погрузить на телегу два пуда воску — для церковных свечей. В них обнаружился сильный недостаток: всё пожгли на Ильин день. Так что настоятель отменил даже сегодняшнюю вечернюю службу в храме — опасаясь конфуза: когда нечего окажется возжигать перед ликами святых. День был будний, никаких значимых праздников на него не приходилось. И священник заранее всем объявил: нынче вечером церковь будет закрыта. А сам отправил нарочного к купцу Алтынову, который состоял старостой при храме Сошествия Святого Духа уже полтора десятка лет — почти с того самого времени, как потерял жену. И положил для себя: ни одной минуты в течение дня не оставаться праздным, чтобы не позволить бесовскому унынию собою овладеть.