Купец Алтынов частенько бывал в разъездах — по коммерческим делам. А его бестолковый сынок, Иванушка, либо торчал на своей голубятне, возвышавшейся в дальней части двора, над каретным сараем, либо просиживал штаны в уездной публичной библиотеке. Читал книги прямо там — почти все карманные деньги просаживал на плату за абонемент. Конечно, Митрофан Кузьмич мог бы привозить сыну разные книжки из своих многочисленных поездок, однако делать этого решительно не желал. Нечего было потакать этому недорослю, который даже отцовскому делу выучиться не мог. Читал хорошо, писать умел прямо-таки каллиграфически, а вот арифметику не освоил почти что вовсе. Складывать и вычитать еще мог едва-едва, а уж умножение и деление для него были — словно китайский язык. Учитель математики только и сумел вбить ему в голову за три года занятий, что глупейший стишок: Пифагоровы штаны на все стороны равны.

Ну и как, спрашивается, было такого сынка допускать к торговому делу? Весь отцовский капитал спустил бы он вмиг!

Митрофан Кузьмич завздыхал, закручинился, когда подумал про сынка. Вот ведь напасть какая! Вся надежда была теперь только на племянника Валерьяна: умного, ухватистого, расторопного. Тот, конечно, годами был постарше Иванушки — ему шел уже двадцать шестой год. Но Митрофан Кузьмич имел основания полагать, что сын его и к пятидесяти годам не наберется такого разуму, каким Валерьян обладал уж сейчас. И все же — все же, до того, как принять окончательное решение, купец Алтынов хотел наведаться на Духовской погост: помолиться в фамильном склепе. Ну, и в сам храм зайти, конечно же. Попросить у Господа наущения в нелегком деле, которое предстояло Митрофану Кузьмичу.

Оставшись без жены, купец Алтынов чуть не ежедневно посещал Духовскую церковь: договаривался с тамошним настоятелем об устройстве в храме второго престола — в честь святой мученицы Татианы. Он и денег дал храму, и сам закупал материалы для строительства. А потом как-то самой собой вышло, что прихожане избрали Митрофана Кузьмича мирским старостой. И с тех пор переизбирали уже пять раз. Так что — купец-миллионщик всё свободное от повседневных трудов время посвящал церковным делам.

Настоятель церкви, протоиерей Александр Тихомиров, не раз аккуратно расспрашивал Митрофана Кузьмича: не имеет ли он намерения вступить в новый брак? Намекал даже, что подыщет ему достойную невесту. Но — тот неизменно отказывался. Тем более что — сынок Иванушка всё время был перед глазами. А он лицом уродился весь в мать.

Только вот — все те же признаки, что казались исполненными прелести у Татьяны Дмитриевны, у Ивана выглядели чудней чудного. И волосы он имел светло-каштанового оттенка, как у матери. Но — не лежали они у Иванушки золотыми завитками, а торчали рыжими космами. И глаза он имел большие, голубые, точь-в-точь как у Татьяны, однако глядели они всё время как-то глуповато. А уж про улыбку сынка и говорить было нечего! После нелепой истории с котом Эриком Рыжим, когда Иванушка выбил себе передний зуб, среди сверстников к нему так и приклеилось прозвище Щербатый.

Но главное: после того случая Иван, во всем остальном — совершенно бесстрашный на почве беспечного легкомыслия, стал до одури бояться собак. Так что купец Алтынов не мог даже держать при лавках, что торговали в первом этаже его дома, сторожевых псов на цепи. Иванушка при виде скалящихся собак будто примерзал ногами к земле. И обретал вид совсем уж дурковатый и бессмысленный. Только отведя собак от него саженей на двадцать, можно было заставить его стронуться с места.

В общем, не мог стать сынок его наследником по купеческому делу. Это Митрофан Кузьмич уразумел со всею ясностью еще семь лет назад — после происшествия с котом, которому Иванушка дал имя в честь какого-то варяжского героя. Но — Митрофан Кузьмич жалел детище, нанимал ему учителей, всё надеялся: те научат его хоть каким-то азам жизненных знаний. Только всё было впустую. И нынешним летом, которое теперь катилось к концу, купец Алтынов решил наконец-то, что должен он принять необходимые меры.

3

Тетка Софья Кузьминична присела на диванчик рядом с Иванушкой, задела его своими пышными юбками. Купеческий сын машинально чуть отодвинулся от неё. Но та будто и не заметила этого: склонилась к племяннику и так приблизила свое лицо к его, что Иванушку посетила дикая и крайне неприятная мысль: уж не намеревается ли тетенька его поцеловать? Женщин он немного побаивался и в свои без малого двадцать лет оставался девственником. Была, правда, одна девушка в Живогорске... Если бы она сейчас сидела с ним на диванчике... При этой мысли Иванушке даже краска в лицо бросилась.

Кожа у Иванушки была — как у всех рыжеволосых людей: молочно-белая, очень легко краснеющая. Так что тетка заметила, конечно же, его румянец. Но, похоже, истолковала его появление неправильно: на губах ее заиграла понимающая и какая-то ехидно-довольная улыбочка.

— А не знаешь ли ты, дружочек, — чуть растягивая слова, выговорила она, — куда это батюшка твой собрался ехать сегодня? Один, да еще и не в коляске, а на телеге? Будто мужик деревенский! Валерьян пытался его расспросить, куда он едет. Даже предлагал с ним поехать — вдруг помощь какая-нибудь понадобится. Но Митрофан ничего ему отвечать не стал. Вообще ничего — просто промолчал.

При упоминании двоюродного брата Иванушка испытал смутную тревогу. Слишком уж часто тот взялся его отца сопровождать и помогать ему. Даже тогда, когда тот о помощи и не просил. Как сегодня. С одной стороны, появление Валерьяна в доме радовало Иванушку: отец перестал приставать к нему самому со странными предложеньями учиться купеческому делу. Как будто не знал, что не выйдет из этого никакого толку. Но, с другой стороны, Ивану не давали покоя те взгляды, который Валерьян бросал на его отца — когда думал, что никто этого не видит. Взгляды его были алчные и словно бы испытующие. Двоюродный брат как будто ждал чего-то от Митрофана Кузьмича. Причем ждал все более и более нетерпеливо.