— Я на беляка Тимоху зуб имею, — скаламбурил он и оскалил два острых резца. — Он мою заветную осинку начисто сглодал. И вообще беляки — хулиганы отъявленные, нажрутся травы с дустом и бузят, романсы распевают: «Были когда-то и мы русаками…»

— Так они не виноваты, что, их с самолетов этой отравой посыпают, — жалобно скулил Антипка. — Филь, а Филь! Будь русаком!

— Ну ладно, ладно! Давай Мустафу подымай!

Из густой крапивы выволокли вечно сонного и пахучего Мустафу — русака, знаменитого тем, что однажды, удирая от браконьера Елистратова, который охотился на зайцев с трактором и зажженными ночью фарами, ослепленный Мустафа вляпался в корыто с полужидким битумом, где и застрял бесповоротно. И только к полудню следующего дня, когда жаркое солнце растопило смолу, Мустафа еле вылез из корыта, весь измазавшись в битуме.

В лесу к нему прилипли репейники, сучки и шишки. Мало того, что, идя по следам своих зайцев-однолесников, Мустафа сбивал смолой запах следов, его неожиданное появление перед охотниками вызывало иной раз короткий шок с длительными последствиями.

…Мустафа «сработал» и на этот раз своевременно и надежно. Сначала послышался вой и плач сбитых с толку собак, затем крики «Караул!», и спустя полчаса — жиканье пилы. Перепуганный до смерти черной образиной Мустафы, охотник взобрался от греха повыше на березу и, утробно икая, сидел на ней, несмотря на то, что «чудовище» давно скрылось в овраге. Товарищи безрезультатно приглашали его спуститься, было испробовано последнее средство: под березой расстелили стол и разлили по стаканам перцовку.

Однако и эта крайняя мера не помогла, тогда решено было березу спилить…

Поздно вечером, когда затихли бравые голоса охотников, которых увезла в город почтовая машина, на краю оврага бубнил уставшим голосом Филимон:

— Завтра местные будут лес прочесывать: от озимых до соснового бора, в понедельник дед Макар вылезет со своей мортирой — от него за версту держись, во вторник и среду Елистратов будет с фарами по полям шарить, ну а уж в четверг и пятницу — гуляй ребята — и у нас два выходных!

КОСЬКИНА АМНИСТИЯ

Заячьи следы вели от жировки прямо к середине поляны и там, возле одинокого стожка сена, терялись. Серега еще раз внимательно оглядел розовый от зимнего солнца снег — на чистом, как мелованная бумага, покрове легко заметить за сотню метров мышиные стежки, а уж заячьи отпечатки можно бы увидеть, казалось Сереге, чуть ли не с самолета. Сомнений не было. Отсюда, из-за елок на краю поляны, просматривался лишь один след, выходной отсутствовал. Серега знал по опыту, что звери любят подходить к одиночным резко выделяющимся предметам на открытых местах — камню, стожку, телеграфному столбу. Любопытство ли их тянуло туда, или просто нужно было им «отметиться» по своим звериным обычаям, этого Серега точно не знал, но он помнил, что старый охотник Свиридыч клал приваду и ставил капканы именно на таких перекрестках.

«Лиса обязательно сюда заглянет, — думалось Сереге, — значит, заяц, если он себе на уме, тут лежку делать не станет — либо клеверище в сене ищет, либо затаился от моих шагов».

От такого вывода гулко заколотило сердце, непослушными и суетливыми стали руки. Какой охотник не волнуется, скрадывая затаившегося зверя или птицу, а тут случай совсем особый, прямо из ряда вон. Крепкую имел Серега задумку — добыть не просто зайца-русака, а именно этого, который сейчас за стожком, персонально имеющего прозвище Коська. Слыхано ли было, чтобы дикий заяц, живущий на воле, имел кличку, но этот шкодливый русак действительно имел ее и вместе с ней — длинный список всяческих проказ и скандальных историй.

…Как-то летом агроном Исаев отбил у пастушьего пса Полкана маленького зайчонку — то ли «настовика», то ли «колосовика». У зайцев первый приплод появляется весной, когда еще не сошел последний наст на тающих снежных сугробах. Таких зайчат зовут «настовиками». Как только заколосится рожь, появляется второй приплод — «колосовики», третий помет — «листопадники» рождается в сентябре.

Деревенские, а в особенности пастушьи собаки ловят этих маленьких зайчат походя, почти играючи.

— У меня ноне, — хвастал жадный и вредный пастух Никанор, — Полкан четырех зайцев за день задавил…

Обычно спокойный и выдержанный, Серега вспылил тогда:

— Послушай, «ковбой» Никанор! Если хоть раз увижу твоего пса-душегуба с молодым зайцем, пристрелю на месте, так и знай!

Самого завалящего, а тем более толкового пастуха сейчас не сыщешь по всему району, поэтому, помня обидчивость Никанора, Исаев молча принес отбитого зайчонка домой и поставил его на морковно-капустное довольствие.

Об этом зайчишке вспомнили в ноябрьские праздники, когда после праздничного стола собрались мужики около магазина побалагурить, поспорить. Как тот камень-валун в чистом поле — магнит для зверья, так и магазин в селе — обязательный перекресток деревенских путей. Здесь всегда самые последние новости мировой и уличной важности, здесь заключаются договоры и рождаются заговоры, а уж для местных пьяниц — это прямо-таки как пункт дежурства.

Ничего удивительного, что в праздничный день почти все мужики, попыхивая папиросками, сидя на пиленых чурбаках и крылечке магазина, гоготали над затейливым враньем Семена Елистратова про небывалые охотничьи трофеи. Но как только разговор зашел о кучности и меткости, тут зашумели вдруг все сразу. Каждый кричал, перебивая соседа, беззастенчиво нахваливая свое ружье и личные снайперские качества.

Неизвестно, чем бы кончился такой спор, но тут Елистратов сбегал во двор бывшего в отъезде Исаева и приволок на веревке упиравшегося, как баран, упитанного русака.