Я смотрю на него, он — на меня. А тут, бес его возьми, затарахтел телефон. Междугородная вызывает! Москва — на проводе, министерство! Он трубку схватил, а мне этак рукой: идите, мол! Как такой его жест надо было понимать? Только так: «Директива вам спущена, товарищ Бешметов, идите и выполняйте». Ну, я и того… выполнил! Послал рабочих щели забить в заборе, а потом взял охранников, машину-полуторку и пошел собак ловить.

Василий Петрович отвернул край простыни, показал мне свою голую волосатую икру со следами заживших собачьих укусов и прибавил плачущим голосом:

— Всего искусали, проклятые! Сучка там была одна, невидная такая шавочка, а свирепости — необыкновенной! Ну, переловили собак, погрузили в машину и, как приказано было, покидали всех до одной к соседу через забор в укромном месте. Укромное-то оно укромное, а кто-то все же подсмотрел, как мы собак швыряли… и накапал! Знаешь, люди у нас какие!.. В многотиражке фельетон закатили! — закончил Василий Петрович мрачно. — Срамили меня по всем линиям. А при чем тут я? Мне приказали, я и исполнил — точно, в полном соответствии с полученным указанием.

— Вот за это тебя и сняли, Василий Петрович?

— Ну да! Вызвал меня Буркин и с улыбочкой своей миленькой говорит: «После того, что произошло, сами понимаете, Василий Петрович, придется нам с вами расстаться. Хотел, говорит, я в приказе прямо написать, что снимаю вас за глупость, да уж ладно, говорит, напишу — по собственному желанию». Э, нет, — думаю я про себя. — Не пройдет твой номер, дураков нет!» И отвечаю: «Нет уж, товарищ Буркин, хотели «за глупость», так и пишите «за глупость». Пожалуйста!» И написал, дурак! — закончил Василий Петрович торжествующе.

Признаться, я был удивлен безмерно, услышав все это, и снова попросил разъяснений.

— Так ведь тут и младенчику ясно! — сказал Василий Петрович с тем же торжеством. — «По собственному желанию» — формулировочка ядовитая, многозначительная, затасканная, за ней все что угодно может скрываться. Она настораживает и внушает бдительность. А «за глупость» — это несерьезно, это анекдот. Кто же поверит, что лицо, состоящее на государственной службе, — и вдруг глупое?!

Он плотоядно ухмыльнулся и прибавил:

— Я еще этого дурака Буркина по судам затаскаю, я из него сок пущу, он у меня еще попляшет! Экспертизу потребую медицинскую — пусть врачи определят, какие у меня умственные способности. Добьюсь, что восстановят меня на прежней работе, сдеру с Буркина за вынужденный прогул, а тогда уж сам уйду «по семейным обстоятельствам».

Я посмотрел на глупое, самодовольное лицо Василия Петровича и подумал:

«Да-а-а, вот тебе и дурак!»

1956

В половине двенадцатого из спальни доносится кряхтение. Вслед за этим в столовую в японском цветном халате, надетом на ночную рубашку, входит Татьяна Львовна — жена Николая Петровича, очень красивая шатенка, несколько монументального телосложения — и твердой рукой снимает телефонную трубку.

Детей у Татьяны Львовны нет. Она против деторождения из соображений эстетического порядка: дети портят фигуру и вообще… пищат! Работать она не может по той простой причине, что ничего не умеет делать. Пробовала Татьяна Львовна заняться иностранными языками, но оказалось, что больше десяти слов не может запомнить. Поэтому ее познания по французскому языку ограничиваются фразой: «Дайте мне чаю», а но немецкому — «Мой брат стоит у окна».

Единственное, что Татьяна Львовна умеет делать великолепно, неподражаемо, классически, — это ревновать. Она ревнует Николая Петровича ко всем без исключения знакомым, малознакомым и вовсе незнакомым женщинам, а также и к его первой жене, которая с дочерью живет где-то в Сибири.

Сегодня ее рабочий день начитается с телефонного разговора:

— Можно Николая Петровича?.. Это ты? Это я.

Трубка голосом Николая Петровича робко говорит:

— С добрым утром, Танюша! Ты можешь позвонить через полчасика? У меня, понимаешь ли, срочный доклад. Надо просмотреть кое-какой материалец.

— Я знаю, как этот материалец зовут, знаю!

— Его зовут «Итоги выполнения строительной программы за четвертый квартал текущего операционного года».

— Никаким его кварталом не зовут. Его зовут — Ниночка. Твоя секретарша… Эта рыжая дура.

— Во-первых, Ниночка — брюнетка. А во-вторых, ее даже в тресте нет. Она больна.

— Все равно рыжая дура. Откуда ты знаешь, что она больна?

— Она прислала мне бюллетень.

— Николай, если ты немедленно не пришлешь мне с курьером этот бюллетень, я не знаю, что я с тобой сделаю!