Кормчего все называют царем...

Гроб с корабля поднимают, ко храму несут,

Звон раздается, священные гимны поют...

Крышу открыли... Царь что-то толпе говорит...

Вот перед гробом земные поклоны творит...

Следом — все люди идут приложиться к мощам...

В гробе ж, — князь видит, — он сам...

Тихо лампада пред образом Спаса горит...

Князь неподвижен лежит...

Словно как свет над его просиял головой —

Чудной лицо озарилось красой,

Тихо игумен к нему подошел и дрожащей рукой

Сердце ощупал его и чело —

И, зарыдав, возгласил: «Наше солнце зашло!»

1875

У ГРОБА ГРОЗНОГО

Средь царственных гробов в Архангельском соборе

На правом клиросе есть гроб. При гробе том

Стоишь невольно ты с задумчивым челом

И с боязливою пытливостью во взоре...

Тут Грозный сам лежит!.. Последнего суда,

Ты чуешь, что над ним судьба не изрекала;

Что с гроба этого тяжелая опала

Еще не снята; что, быть может, никогда

На свете пламенней души не появлялось...

Она — с алчбой добра — весь век во зле терзалась,

И внутренним огнем сгорел он... До сих пор

Сведен итог его винам и преступленьям;

Был спрос свидетелей; поставлен приговор, —

Но нечто высшее всё медлит утвержденьем,

Недоумения толпа еще полна,

И тайной облечен досель сей гроб безмолвный...

Вот он!.. Иконы вкруг. Из узкого окна

В собор, еще святых благоуханий полный,

Косой вечерний луч на темный гроб упал

Узорной полосой в колеблющемся дыме...

О, если б он предстал — теперь — в загробной схиме,

И сам, как некогда, народу речь держал:

«Я царство создавал — и создал, и доныне, —

Сказал бы он, — оно стоит — четвертый век...

Судите тут меня. В паденьях и гордыне

Ответ мой — господу: пред ним — я человек.

Пред вами — царь! Кто ж мог мне помогать?.. Потомки

Развенчанных князей, которым резал глаз

Блеск царского венца, а старых прав обломкн

Дороже были клятв и совести?.. Держась

За них, и Новгород: что он в князьях, мол, волен!

К Литве, когда Москвой стеснен иль недоволен!

А век тот был, когда венецианский яд,

Незримый как чума, прокрадывался всюду:

В письмо, в причастие, ко братине и к блюду...

Княгиня — мать моя — как умерла? Молчат

Княжата Шуйские... Где Бельский? Рать сбирает?

Орудует в Крыму и хана подымает!

Под Серпуховом кто безбожного навел

На своего царя и указал дорогу?

Мстиславский? Каешься?.. А Курбский? Он ушел!

«Не мыслю на удел», — клянется мне и богу,

А пишется в Литве, с панами не таясь,

В облыжных грамотах как «Ярославский князь»!

Клевещет — на кого ж? На самоё царицу —

Ту чистую, как свет небесный, голубицу!..

Всё против!.. Что же я на царстве?.. Всем чужой?..

Идти ль мне с посохом скитаться в край из края?

Псарей ли возвести в боярство — и покой

Купить, им мерзости творить не возбраняя,

И ненавистью к ним всеобщей их связать

С своей особою?.. Ответ кто ж должен дать