Ему было тяжело слушать рассказ женщины, тяжело было признавать, что жизни еще нескольких невинных были загублены этой страной, Церковью и властью, идеальностью которой он когда-то так восхищался, но то время уже давно прошло, его ум стал более гибким. И с каждым днем к нему всё чаще приходило осознание того, что именно он должен сделать. Империя была больна, а он как никудышный врач знал лишь один способ избавиться от сей болезни… Её нужно было вырезать с корнем!

Воспоминания — сложная штука. Иногда мы можем ими управлять, забывать плохие, оставлять хорошие на всю свою жизнь. Но это лишь иногда… Как было бы прекрасно, будь у нас такая безграничная власть, как было бы прекрасно, будь такая власть у Марики.

После того, как она стала новой собой, её жизнь разделилась на «до» и «после». Что было там, «до», она почти не знала, было лишь два воспоминания — её имя и образ постоянной боли, безнадежности человека, запертого где-то глубоко под землей в сырости, холоде, за ржавыми железными прутьями. Быть может, вся её жизнь «до» и была такая? Тогда зачем о ней вспоминать? Смысла в этом не было, потому Марика и не пыталась.

«Сестра? Откуда? Раз была, почему не пришла раньше?», — внезапно объявившаяся женщина называла Марику своей сестрой, и последней это не доставляло радости. Она не помнила и не хотела вспоминать. Была ли вообще нужда вспоминать о той, кто оставил её на столько лет, ведь после того, как Зет забрал её из того подземелья, минуло уже очень-очень много лет, несколько десятков, если не больше…

Оставались бы у Марики большинство её прежних чувств, она могла бы сейчас долго рассуждать — принять её как свою сестру или же нет. Но чувств не было вовсе… хотя, может, она просто не могла их осознать.

«Раздражает, зачем она пришла? Только мешает, тратит время. Пусть делает, что хочет, а мне надо идти…»

Так и вышло, что рассказ Ларики о прошлом растрогал разве что Зена, Марику же он ничуть не взволновал, ей не хотелось думать, не хотелось разбираться во всём этом. Появившаяся «сестра» добавила бы ей только проблем, которых у неё, итак, хватало.

— Я пошла. — сказала седовласая девушка и уставилась на Зена. — Ты идешь со мной. — заявила она безотлагательным тоном и села на свою лошадь.

— М-марика… ты уверена, что хочешь вот так уйти? — неуверенно спросил юноша.

— Да, идем. У нас мало времени.

Зен завертел головой, с одной стороны каменное и без единой эмоции лицо Марики, с другой же — грустно улыбающаяся женщина, что только что поведала им о своём прошлом в надежде на… что? Сострадание? Нет, это точно не то, что ей было нужно… Тогда, может, понимание? Или она действительно просто хотела, чтобы Марика вспомнила?

Юноша неуверенно уселся на Старую клячу, расположившись сзади седовласой, а та хотела уже было пришпорить лощадь.

— Я иду с вами! — таким же тоном, как и у «сестры», сказала Ларика.

— Делай, что хочешь. — ответила ей девушка, на секунду задумавшись. Зен мало что понимал из этой ситуации, он вообще почти ничего не знал о двух «сестрах», но ему вдруг подумалось, что, быть может, Марика таким образом принимала Ларику… Отнюдь это было не так, ей было просто всё равно на неё, главное, чтобы не мешалась.

Доселе не виданный, новый образ сестры, её внешний вид, её холодный взгляд, её тихий голос и отсутствие того самого «света», что раньше так сильно исходил от неё — всё это отзывалось болью в сердце служанки Страны Вод. Но кем бы она стала, если бы после такого пустяка оставила свою любимую сестренку?

«Теперь уж я тебя не отпущу! Сколько бы времени не понадобилось, даже если ты так и не вспомнишь… Я всё равно заберу тебя с собой!», — вновь и вновь повторяла она эти слова, словно молитву, и тихо следовала за сестрой.

…

— Купол долго не продержится. Все в сборе? — спросил я, оглянувшись на солдат.

— Д-да, командир! — как всегда первым отозвался Худой. — Д-даже и п-представить себе не мог, что в-вы так сильны, командир… — замямлил он после.

— Не время для лести. Сейчас будем выманивать… — сказал я, улыбнувшись.

— Э-это как… командир? — пронеслась волна недоумения по рядам.

Я слез с коня и подошёл к части фортовой стены, которая оказалась заключена под куполом странного металла. Она не сильно изменилась с момента моего последнего здесь пребывания, такая же добротная, плиты выложены точно друг к другу без зазоров и трещин, даже время не смогло ослабить их. Но никто ведь не говорил, что не смогу я?

Металл всё сильнее напитал обе руки, кости стали толще, кожа — прочнее. В ладони появился приятный холодок тяжёлой рукояти, и вскоре я уже держал громадный молот. Свет лишь малыми лучами поступал сюда сзади, и оружие было почти не видно из-за его черноты. Молот весил килограмм сто двадцать, и даже мне было тяжело с ним правильно обращаться, но этого было и не нужно.