Бредут осторожно, чтобы не упасть и не напугать плеском воды сонную рыбу. Когда вода доходит Тимофею до бороды, а ноги перестают касаться дна, он машет Ваське рукой.

— Своди!

Тот быстро бредет поперек плеса, таща за собой конец сети к левому берегу, где уже остановился и ждет его Мишка. Тимофей ведет колышком хвост сети по дну. Начинает сводить клюшки, отчего образуется внизу из сети мешок. Вода бурлит в нем. Едва только Мишка подхватывает край сети, как из нее прыгает через Васькину клюшку большая рыба.

— Черти косорукие! — шепотом ругается Тимофей. — Раззявили рты-то. Всю рыбу упустите!

Толкаясь и переругиваясь, выволакивают сеть на берег. В ней среди тины и травы бьются белобрюхие щуки, зевают круглыми ртами караси, вьются ужами коричнево-рябые пескари. Васька с Мишкой хищно кидаются к щукам и надламывают им хребты.

Заходят с сетью в плес еще не один раз, пока не начинают у всех стучать от холода зубы. По всему плесу уже расползается серый туман.

— Кончай! — устало машет рукой Тимофей.

Долго идут обратно по росяной осоке, шурша мокрыми штанами. В теплых сумерках уже горят под кустами зеленые светляки. Тонкий комариный стон стоит в воздухе. От хриплого хохота куропатки сонный Алешка подпрыгивает на месте, вызывая у братьев веселый смех.

Соломонида встречает рыбаков радостным удивлением, ахает над рыбой и тут же принимается варить уху. Алешка, умаявшись, растягивается на траве около костра. Потом его никак не могут добудиться. Спросонья он хлебает две-три ложки и опять валится на бок. Братья весело волокут его в шалаш. Соломонида забирается на ночь в копну. Тимофей стелет около костра старый армяк и ложится подремать часика три, чтобы утром встать пораньше и отбить косы. Намахавшись за день, он и во сне шевелит натруженными руками, и во сне колышется у него перед глазами нескошенная трава…

— Не туда едешь-то, старик! — вспугнула его думы Соломонида. — Просекой бы надо, там ближе будет…

И нарочно стал забирать влево, чтобы проехать через все пожни: очень уж хотелось ему поглядеть, как сенокосят колхозом.

«Спят еще! — недовольно думал он, вслушиваясь в утреннюю тишь. — Кабы свое косили — до свету небось поднялись бы!»

Но тут почудился ему впереди людской говор и смех. Не веря себе, Тимофей встал в телеге во весь рост, настороженно вытянул шею.

«Да нет, где им! — успокоенно подумал опять. — Кабы они хозяева настоящие были, а то…»

И вдруг совсем близко и совсем явственно кто-то начал точить косу, а погодя немного от чирканья брусков зазвенел и зашумел кругом весь лес.

«Экую рань всполошились! — уже с сердитым одобрением выругал про себя колхозников Тимофей. — Нахватали покосу-то, а теперь жадничают, торопятся, как бы успеть все убрать…»

Впереди размерно засвистели косы:

— Чу-фить! Чу-фить!

Березняк поредел, начались пожни. Вся большая низина цвела бабьими кофтами, сарафанами, густо белела рубахами мужиков.

— Гляди-ко ты! — с завистью охнул Тимофей. — За два дня половину скосили.

А как окинул глазами всю пожню, так и зашлось у него сразу от волнения сердце: на целую версту темно-зелеными шапками стояли на ровной глади высокие копны.

Бросив Соломониде вожжи, Тимофей торопливо слез с телеги.

— Поезжай-ка одна, а я забегу взглянуть, какова у них ноне трава-то.

У костра, под ракитой, мать Елизара, Ульяна, с Ефросиньей Гущиной готовили косарям завтрак.

Обе, сидя на скошенной траве, чистили свежую рыбу.

— Вечор Елизарка с Савелом наловили! — хвастала Тимофею Ульяна, поднимая на него доброе круглое лицо. — На часок всего и сходили-то, а глянь-ко, целое ведро принесли!

— За один раз варить будете? — дивился Тимофей.

— Еще не хватит! — зло ответила веснушчатая, болезненная Ефросинья, вытаскивая из ведра за хвост аршинную щуку, такую же зубастую, как и сама. — Косарей-то — мужиков одних двенадцать да баб около десятка наберется…

— Семья у нас большая! — похвалилась опять Ульяна, сияя горделивой улыбкой. — Как сядут завтракать, не успеваешь поворачиваться.

— На работу бы такие лютые все были! — выдохнула насмешливо Ефросинья, с ожесточением отрубая щуке топором голову на березовой плахе. — А то вон Семка Даренов: и того не намолотит, что проглотит!

— Да уж будет тебе, Ефросинья!

— Неправду, что ли, говорю? — вскинулась та. — Сравнишь разве его с моим мужиком али с Елизаром? Костя-то у меня вдвое больше Семкиного скосит, а в еде никак ему за Семкой не угнаться.