Шрифт:
«Поглядим, ужо, хватит ли у тебя своего-то ума, чтобы отсель выскочить! — все больше наливался злой обидой на Шорина и ненавистью к нему Яков. — Еще, пожалуй, продаст, собака!»
Справа крякнула и протяжно застонала подрубленная ель. Вздрагивая острой вершиной, она сперва нехотя, потом все быстрее и быстрее начала падать на них.
Из леса зычно покатилось:
— Береги-и-ись!
Яков кинулся вперед, испуганно и мстительно думая о Шорине: «Пришибет, ведь, подлеца, пожалуй!»
И не мог заставить себя крикнуть ему, не оглянулся даже.
Но Шорин, тяжело топавший сзади Якова, в два прыжка обогнал вдруг его.
И тут же ель с шумом рухнула, грозно дохнув им в спины снежной пылью…
СОЛИТЕР
Весь день веял Тимофей рожь на току и до того руки отмахал, что за ужином ложки ко рту поднести не мог: пляшет в руке и все щи из нее — на скатерть.
Отпихнул с досадой блюдо со щами, налил молока в кружку. Хоть и колотилась она о зубы краями, а выпил кое-как.
Не успел из-за стола вылезть, постучали с улицы в окно. Кто стучит, разглядеть не мог в сумерках. Видно только, что прилип человек носом и черными усами к стеклу, глаза ладонями с боков загородил, шумит, требует:
— Одевайся. Тимофей Ильич, да выходи поскорее!
И по голосу не признал никак. Заторопился испуганно: «Уж не случилось ли какой беды?»
Пиджак на плечи накинул, выскочил на крыльцо. Глянул, а это вон кто: Трубников, председатель. Стоит посреди двора, ноги журавлиные расставил, руки закинул за спину, кепка на лоб нахлобучена, задумался о чем-то.
— Пошто звал-то, Андрей Иванович?
Вскинул голову Трубников, пошел навстречу, виновато говоря:
— Не придется, видно, отдыхать сегодня тебе, Тимофей Ильич.
— Что так? — подивился недовольно Тимофей.
— Зерна много на току лежит. Григорию Ивановичу не углядеть за полем и за током…
— Али я сторож? — обиделся Тимофей. — На ток можно и ребят бы послать, нето бабу какую-нибудь. Умаялся шибко я нынче…
— Знаю! — не дослушал его Трубников. — Но все ж таки придется тебе идти. Заодно уж там ржи нагребешь, по весу, мешков тридцать. Государству шесть подвод с утра посылаю.
И рот было раскрыл Тимофей, чтобы отказаться, да опередил его председатель. Подняв острый нос и темные глаза, сказал тихо и сердито:
— Понимать обстановку надо, Тимофей Ильич. Ни часу лишнего хлеб на току держать нельзя, а тем более без охраны. Около хлеба сейчас верные люди находиться должны.
Ну как тут откажешься! Небось не ко всякому такое доверие председатель имеет. Да и то верно: случись что с хлебом — беда ведь всему колхозу…
Вздохнул Тимофей, пошел в сени.
— Погоди, Андрей Иванович, фонарь я возьму.
Трубников сразу повеселел даже.
— Я тебя, Тимофей Ильич, на пост все равно что разводящий, сам отведу. Берданка-то есть?
— Нету, — отмахнулся хмуро Тимофей. — Да и к чему она мне?
— Без оружия нельзя никак. Бери хоть коромысло! — шутливо приказал Трубников.
И пока до околицы вместе шли, не унимался:
— А устав караульной службы знаешь?
— Как же, учили в армии-то! — улыбнулся, наконец, и Тимофей. — Не щадя жизни, значит, охранять имущество или там что другое…
— Вот, вот. Поста ни в коем случае не покидать. Ежели разводящего и командира в живых нету, с поста может снять только сам председатель ЦИКа Михаил Иванович Калинин. Ясно?
Полем кто-то шел или ехал навстречу им, пугая кашлем сонных ворон. Одна за другой они тяжело поднимались с изгороди, перелетая с места на место.
— Сторож, должно быть! — остановился Трубников.
Задевая картузом и дулом ружья желтую кособокую луну, воровато глядевшую из-за черных рогатых овинов, на пригорке вырос, как из-под земли, верховой. Застучал в бока лошади пятками, зачмокал торопливо.
— Н-но, колода!
И, наезжая прямо на Тимофея, сердито окликнул:
— Что за народ?
— Свои, дядя Григорий, — посторонился Тимофей. — Придержи рысака-то, ноги мне обомнет…
— Здорово, кавалерия! — с шутливой важностью приложил Трубников руку к голове. — Почему рапорта не слышу?
Григорий смешно приосанился, расправляя костлявые плечи и спину. Козырнул в ответ, шевеля в улыбке усами:
— Здравия желаем… от всего людского и конского состава!
Слезая с лошади, сказал тревожно: