Другие уверяли, что деньги у Никиты появились вскоре после убийства богатого рыбинского закупщика, которого нашли в лесу зарубленным и ограбленным.

Как бы то ни было, а сын Никиты Матвей уже открыл в деревне большую лавку, скупал кожи по всей округе и имел небольшой кожевенный завод. Тимофей хорошо помнил Матвея, дожившего до восьмидесяти трех лет.

Это был высоченный старичище, весь черный и крепкий, как горелый пень. Он держал в страхе всю деревню. Староста чуть не за полверсты снимал перед ним картуз. Сам пристав не раз заезжал к Матвею, а попы гостили у него каждый праздник.

Матвей был еще жив, когда Тимофей пришел к сыну его, Якову, наниматься на кожевенный завод. Яков, длиннорукий и сухой, со впалыми глазами и тощей грудью, вышел к нему на крыльцо.

— Желаешь поработать? — тоненьким голосочком спросил он, пощипывая редкие усики. — Так-с…

— Кто там? — загудело в горнице. Яков бегом кинулся туда.

— Тимошка Зорин пришел, папаша.

— Это Илюшки беспалого сын? Что ему, голозадому?

— На завод хочет…

Тимофей затаил дыхание. Старик долго и гулко кашлял, потом сказал:

— Возьми. Только больше пятерки не давай.

Яков снова вышел на крыльцо, вздохнул, почесался.

— Приходи завтра. Подумаем…

Тимофей снял шапку и низко поклонился, униженно говоря:

— Порадейте уж, Яков Матвеич! Сами знаете: баба у меня сейчас хворая, ребятенки малы, ни лошади, ни коровы… Чем кормиться?!

И с тех пор Тимофей начал работать на кожевенном заводе Бесовых, заступив место солдата-инвалида Архипа, который порезал на работе руку и умер в самый егорьев день от «антонова огня».

Три года промаялся работником Тимофей в вонючем и грязном подвале, где вымачивались и выделывались кожи.

Страшно было теперь даже вспомнить, как люди возились в этой грязи и дышали целыми днями прокисшим, нездоровым воздухом. Иссиня-бледные, исхудавшие, они похожи были на грибы, выросшие на навозе в темном хлеву.

На четвертый год осенью Тимофей заболел и, совсем ослабевший, решился пойти за помощью к хозяину.

Старик Матвей хоть и умирал, а все еще держал весь дом и все дело в своих руках.

— Тебе что, Тимоша? — пропел тоненько Яков Матвеич, встретив его на кухне.

Тимофей молча переминался с ноги на ногу, комкая в руках шапку, пока не осмелился сказать:

— Прибавки бы, Яков Матвеич, оголодал совсем, болею…

И упал на колени:

— Сжалухнись, дружок! Век помнить буду…

Яков Матвеич улыбнулся и вежливо сказал:

— Пожалуйте к папаше.

Старик лежал в горнице на кровати, положив сухие руки и бороду поверх одеяла. Открыв острый глаз, воткнул его в Тимофея.

— Чего тебе?

От робости у Тимофея перестал шевелиться во рту язык, и он промычал что-то невнятное.

— Прибавки, папаша, пришел просить, — ласково и насмешливо подсказал Яков.

Старик поднялся, упираясь руками в постель и бренча ключами, подвешенными на шею. Волосы его были мокрые, голова тряслась, а на щеках горел смертный румянец.

— Гони вон! — страшно закричал он Якову и упал снова на подушку. — Дармоеды!

Правая половина лица его задергалась вдруг, круглый глаз перестал мигать, рот перекосился. Яков бросился к отцу и, как показалось Тимофею, начал душить его. После уж Тимофей догадался, что Яков снимал с шеи старика ключи. Плача и криво улыбаясь, он закричал отцу в самое ухо:

— Тятенька, где горшочек?

Но старик молчал, уставив на сына неподвижный глаз.

— Папаша! — умоляюще завопил Яков, вставая на колени и целуя руку ему. — Дорогой папаша, пропал ведь я… скажи, где денежки?

Метаясь по горнице, Яков Матвеевич наткнулся на Тимофея и отступил в испуге, словно впервые увидел его тут.

— Ты что? Кто ты? Почему стоишь?

Яростно кинулся на него, потащил в сени и ударом в шею сбросил с крыльца.

Тимофей встал, вытер ладонью разбитое лицо и поплелся прочь, тихо воя от боли и злобы. И тут пришла ему вдруг в голову страшная, неведомая дотоле мысль:

— А что, если бы… найти самому стариковы деньги? А то и взять, если уж на то пошло!

Несколько дней ходил он, точно скованный этой мыслью, не имея силы избавиться от нее. Одна другой ярче и соблазнительнее вставали перед ним и преследовали его неотступно жаркие мечты. Он уже представлял себе, что будет делать с деньгами. Сначала, конечно, купит лошадь, потом — корову, нет, две: одну — дойную, другую — нетель. А будут коровы — потребуется и сено. Нужен и поросенок, чтобы у семьи было мясо. Правда, мясо можно будет купить и не дожидаясь, пока вырастет поросенок. На зиму придется прикупить хлеба, одеть ребятишек, да и самому с женой не в чем выйти. Ведь что бы можно сделать с деньгами-то! Ведь если бы…