— Возбудим, непременно возбудим. — Юренас внезапно встал. — Ну, заболтались. Не хочу больше тебя утомлять. Да и у меня дела. Будь здоров. Скорей поправляйся — работа ждет.

Дело возбудят… Пускай. Неужто он, секретарь райкома, хочет прикрыть негодяя?.. Гнилой зуб! Хорошо, что вовремя выдернули. А ведь не хотел. Думал, что обойдется строжайшим партийным взысканием. Ведь выговор всего один… И как это так человека ни с того ни с сего, — прокуратура-то вины не доказала?.. Но ведь людям рот не зажмешь. «Коммунист — вор, мошенник, спекулянт. Гудвалис клочок кожи из артели вынес — год пришили. Барюнас полколхоза расхитил, а гуляет на воле. Видите, какая правда…» На бюро райкома скрестились два мнения. «Исключить подлеца! Только партию компрометирует, народ смущает. Позорит имя коммуниста». Исключить… Да, аргументы серьезные, но… Неудобно говорить об этом, товарищи, но… кто-то там, выше, спросит нас: «Куда смотрели, когда в партию принимали? Почему не воспитывали, не учили, не постарались найти чуткий подход к товарищу?» Что мы ответим? Всеобщее раздумье, смущение, как всегда, когда он, секретарь райкома, вставал поперек мнения большинства. Потом голос — пока жив, он, Юренас, не забудет этого голоса: «Виноваты! Ошиблись! — вот что ответим!» — «Не вас, меня в первую очередь спросят, на меня падет тень…» — «Пускай лучше падет сейчас, а не тогда, когда правосудие схватит его за шиворот…» Впервые он, секретарь райкома, потерпел поражение против большинства бюро — слишком уж очевидной была их правда. Кто мог знать, что со временем это поражение обернется победой?

Юренас вышел на улицу. Он старался думать о вещах, ничего общего не имеющих с работой (в июле непременно поедет с семьей в Палангу), но каждый раз мысли отшвыривали его назад. Толейкис… Как-то странно с ним попрощался, даже неловко. Какое там прощание — он, Юренас, просто сбежал, и дело с концом. Испугался… Чего? Неужто я должен перед каждым отчитываться? И кто он такой, какое он имеет право требовать отчета? А все-таки, спроси он про Быстроходова… Нехорошо, очень нехорошо… Несколько дней назад, пока на него, на Юренаса, не дохнула еще ледяным холодом невидимая стена, все выглядело по-иному. Забежал завотделом. Быстроходов уезжает, просит снять с учета. Куда? Даже этого не спросил. Гора с плеч. Наконец! Скользкая рыбешка, пускай плывет как можно дальше, подумал он, но тут же от этой мысли стало приторно, стыдно, вроде разделся перед толпой догола. А сейчас…

Пускай краснеют те, кто принимал его в партию…

И это все, чем он может оправдаться?

Мы записали ему выговор…

А дальше?

Дальше?.. Хм… Дальше мы ничего не знаем. Работник был неплохой. Регулярно посещал партийные собрания, платил членские взносы…

А слухи, подозрения?..

По-вашему, я обязан записывать всякую чепуху и посылать километровую характеристику своему коллеге где-то за сотни миль: глаз да глаз за ним нужен!

Может, оно и так.

Но…

Ах, будьте добры, не выкручивайтесь. Сами отличнейшим образом понимаете, что он где-то найдет удобное местечко. Скромное, не обращающее особого внимания. Сядет, укрепится. Какое-то время будет работать честно, развяжется с партийными взысканиями, а потом примется за старое… Откуда вам знать, товарищ Юренас, может быть, за свою пеструю жизнь он осчастливил не одного районного руководителя вроде вас, который любит святое спокойствие и радуется, что развязался с подлецом, догадавшимся испариться раньше, чем ему прищемило хвост правосудие?

Замолчите же, наконец!

Нет, вы не заставите меня замолчать.

Перестаньте, прошу вас…

Юренас очнулся, огляделся. Оказывается, стоит перед дверью своей квартиры. Один. А где же второй? Нет, второго человека не было, хоть в ушах продолжало звенеть эхо его слов. Второй остался там, в больничном саду. Человек в сером халате и со свежей повязкой на затылке.

Юренас нажал на кнопку. В кармане лежали ключи, но он нажимал кнопку. В коридоре раздались торопливые шаги, но он не мог оторвать пальца от кнопки.

— Что случилось, Повилас?

«Повилас… И шофер Повилас. Дурацкое имя — какой-то святой…»

— Ничего не случилось, Альфа. Только устал. Не переношу больничной атмосферы.

— У тебя гость.

«Тридцать восемь лет, удобная квартира, двое деток и верная жена. Доволен балансом?»

— Ты слышал, что я сказала?

— Гость? Ага. Я сейчас.

Он пошел в ванную, помыл руки.

Гость… По поведению жены видно: снова кто-то по делам. Вот народ! Для них секретарь что дежурный по вокзалу.

У двери гостиной остановился, поправил узел галстука (привычка, характерная для многих аккуратных людей, каждый день имеющих дело с посетителями), нервно нажал ручку и вошел в комнату.

Мартинас встал со стула, сделал шаг навстречу и растерянно остановился посреди комнаты. Несколько мгновений они глядели друг на друга как заговорщики, встретившиеся в самом невероятном месте. Ошарашенные, испуганные, хоть оба знали, что встреча неизбежна. Наконец скрип паркета прервал звон тишины. Шаги, грохот отодвигаемого стула и голос, бодряческий голос постороннего человека:

— Ну, как делишки, Вилимас?

Мартинас молча направился к своему стулу. Резиновые сапоги (отмыл в канаве перед городом) вразвалочку прошествовали по блестящему паркету и замерли под столом.

Юренас сел напротив него.

— Заходил к Толейкису. Может, и ты приехал его проведать?

Мартинас слабо потряс головой.

— После в с е г о э т о г о не смею к нему заходить.

— Кхм…

— Не сердитесь, товарищ секретарь, что я ворвался в дом. Иначе не мог…

— Ничего, ничего, уважаемый. Я очень рад… Выпьешь чашечку кофе? Ясное дело, выпьешь. Я сейчас. — Юренас встал со стула, обрадовавшись удобному случаю покинуть комнату, а когда вернулся, задержавшись дольше, чем следовало, застал Мартинаса, застывшего в прежней позе.