— Посмотрим, сейчас мы посмотрим, до чего доходит эта ваша мудрость, уважаемый. — Юренас открыл лежащую перед ним папку, вынул из нее какую-то бумажку и тыльной стороной ладони пододвинул к Арвидасу. — Будьте любезны ознакомиться, здесь тоже народная мудрость, хоть несколько иного характера, чем вам бы хотелось.

Арвидас пробежал глазами текст, напечатанный на машинке. Внизу было накорякано несколько подписей, среди них — три креста, видно, кто-то, желая застраховаться, прикинулся безграмотным.

— Работа Лапинаса. Полюбуйся. — Арвидас подал жалобу Григасу.

Тот уткнулся в бумагу и, внимательно ее прочитав, сердито швырнул на стол.

— Семь подписей. И ни слова правды! Слышит звон, да не знает, откуда он. Послушайте, товарищ секретарь, я вам расскажу, как там было. Собственными глазами не видел, не хвастаюсь, но все, кто был тогда у Лапинаса, знают, что Римшене сама рассекла себе губу. Врунья несусветная…

Юренас взмахом руки остановил Григаса.

— Навикасу поручено разобраться. Но и без расследования ясно, что стычка во дворе Лапинаса вызвала такой политический резонанс, который легко не загладить. Я не говорю уже о бандитском поведении с Римшами. За кого ты их принял? За кулаков? За прихвостней капиталистов? За врагов народа? Непростительная политическая близорукость! Так мог поступить только помещик со своими батраками, а не коммунист с многодетной семьей колхозника. «…Ни слова правды…» А это что, если не правда, Антанас Григас? Разве вы не отобрали у Римши вторую корову, не приравняли их к такому Лапинасу, хоть одна — мать-героиня, а другой… сам черт не разберет, кто другой…

— Мы боялись, чтобы исключение не разозлило людей, — оправдывался Арвидас, в душе признавая правоту Юренаса.

— Не задев за деревья, по лесу не проедешь, — добавил Григас.

— А далеко ли вы уехали, уважаемые? — Юренас взял со стола двумя пальцами, будто червяка, жалобу, бросил ее в папку и вдруг, словно из отвращения или от испуга, резким движением оттолкнулся со всем стулом от стола. — Никуда вы не уедете. Не туда вы повернули. Заблудились! Надо было сперва растолковать народу смысл решений правления, дать время на то, чтобы народ свыкнулся, потом разобраться в настроениях, а вы долбанули сразу, будто обухом по голове.

— Мы говорили со всеми, объясняли. Правда, может, чуть поспешили, но кто хотел понять, тому времени хватило, а для кого колхозные дела чужие, того и за целый год не просветишь, — заметил Арвидас.

— Не мы спешили, товарищ секретарь, — весна поторапливала, чтоб ее туда! Землица наша. Кушать просила — навозу…

— О навозе еще будет разговор. Без обиняков скажу: твоя затея, Толейкис, чтоб поднять колхоз частнособственническими методами, более чем сомнительна. Мы понимаем значение естественных удобрений в сельском хозяйстве, но это еще не значит, что во имя экономической эффективности мы должны поступаться идейными принципами. Что это за сделка между колхозом, общественной организацией, и отдельными лицами, уважаемый? Вы нам навоз, мы вам осенью — солому… Как назвать такой бизнес, уважаемые? Что это — возвращение на тридцать пять лет назад, к нэпу, или политическая незрелость? Еще немного, и вы скатитесь до того хитрого председателя, который, придя руководить колхозом, половину коров из общественного стада роздал доить колхозникам до появления новой травы.

— А что ему надо было делать, секретарь, если прежний председатель не позаботился о кормах? — откликнулся Григас.

— Ему надо было поступить так, как другой хитрый председатель: ждать, пока скотина не сдохнет с голоду, — колко заметил Арвидас.

Глаза у Юренаса потемнели. Он откинулся, вытянул ноги и несколько мгновений разглядывал носки своих ботинок.

— Остроумно, Арвидас Толейкис, весьма остроумно, — сказал он тусклым голосом. — Сейчас модно стало скалить зубы на вышестоящих лиц. Кое-кто это понимает как критику снизу, а я полагаю, что это самая обыкновенная анархия, характерная для людей с раздутым самомнением.

— Наши взгляды никогда не совпадали, товарищ Юренас. Жизнь покажет, кто из нас прав, — оставим это решать ей, вместо того чтоб заниматься демагогией, — спокойно ответил Арвидас.

Юренас опустил голову и вместе со стулом придвинулся к столу. Уши из красных стали лиловыми, губы побледнели — он был раздосадован до крайности. Его железные нервы могли выдержать любую психическую атаку, но пасовали перед такими словами, как «бюрократизм» и «демагогия».

— Уважаемый! — Юренас ударил кулаком по столу, даже чернильница подпрыгнула, а ручка скатилась на пол, под ноги Арвидасу. — Я вызвал вас не для того, чтоб выслушивать оскорбления, а для серьезного разговора, как руководитель партийной организации, с коммунистами, поведение которых вызывает серьезное беспокойство. Вы, кажется, забыли, что члены партии обязаны беспрекословно подчиняться партийной дисциплине и выполнять указания вышестоящих органов. Вы не уважаете людей, которых сами выдвинули в руководство, наносите урон авторитету райкома, возбуждаете анархистские настроения в крестьянских массах.

Арвидас с Григасом, ошеломленные таким обвинением, разинув рот, уставились друг на друга.

— Этого в жалобе нет, — продолжал Юренас, чуть успокоившись. — Но не пробуйте отвертеться — мне все известно. Антанас Григас, секретарь колхозной парторганизации! За Толейкиса головой ручаешься, а скажи, ты знаешь, что он наговорил крестьянам во дворе Лапинаса? Молчишь? Вот видишь… А на выводы скорехонек. Толейкис пытался внушить крестьянам подрывные идеи. Мол, надо было самим справиться с Барюнасом, а не ждать, пока райком сделает выводы. Вы понимаете, куда ведет такая философия?

— Не знаю… — промямлил Григас. Буйные пшеничные брови подрагивали от волнения. — Мало я начитан и вообще… Но по-житейски если посмотреть, что людям делать-то, коли плохой председатель, а райком его не меняет?.. Ведь пчела и та свой дом защищает, чтоб ее туда…

— Пчела! Только и знаешь, что прибаутками сыпать, а об марксизме-ленинизме ни малейшего понятия не имеешь. Ленина забыл? А может, не читал?

Григас виновато молчал.

— Ничего себе секретарь парторганизации!.. Так вот что, когда прочитаешь, а я тебя обязываю прочитать — тогда поймешь, что подрывные речи Толейкиса надо расценивать как попытку поставить инициативу масс над партийным руководством. Теперь признаете, какую грубую политическую ошибку вы сделали, товарищ Толейкис?