— Ты уверен, что этого будет достаточно, чтобы удовлетворить тебя? Ты молодой жеребец. Я не даю тебе посеять свой дикий овес и все такое.

Его смех вибрировал во мне.

— Не хочу злить тебя, когда ты так сладко посапываешь у меня на коленях, но, детка, поверь мне, я посеял тонну гребаного овса, прежде чем встретил тебя.

Я зарычала, но его смех смягчил мою сварливость.

— Ты можешь устать от меня, вот и все, что я хочу сказать, — пробормотала я, одновременно смущенная и сонная.

Его руки прошлись по моей спине и обняли меня всем телом.

— Может, и устану, но от тебя — никогда.

— Я хотела тебе сказать, — сказала я, когда мои глаза закрылись, и в его объятиях мне было достаточно спокойно, чтобы заснуть как младенец. — Уильям продолжает звонить мне. Он даже оставляет мне сообщения на стойке регистрации в ЭБА. Сегодня на ступеньках у входа лежал подарок.

— Ты открыла его? — спросил он, теперь напряженный как доска подо мной.

Я была слишком уставшей, чтобы делать что-либо, кроме как лениво перебирать руками массу его мягких, вьющихся волос и хмыкать.

— Так хочется спать.

— Куда ты его положила, Кресс? — потребовал он.

— На кухне, — сказала я, но уже почти заснула.

Я проснулась снова, когда он устроился в постели, гораздо позже, рядом со мной.

Будильник показывал 3:43 жирными зелеными цифрами.

— Где ты был? — прошептала я с закрытыми глазами, когда он протащил меня по простыням и уложил на свое тело, как второе одеяло.

Его кожа была холодной, и от него пахло холодной ночью на улице.

— Просто заботился о том, что нужно было починить, — сказал он мне хриплым голосом, как будто кричал.

— Ты вышел из дома? — спросила я, нахмурившись и желая поговорить об этом, но мои глаза не открывались, а сон снова затягивал меня в свои глубокие объятия.

— Никто не посылает моей женщине подарки, кроме меня, — тихо пробормотал он несколько минут спустя, крепко сжав меня и поцеловав в макушку.

Но я была слишком далеко, поэтому ничего не ответила.

Крессида

Было уже поздно, где-то в часы, спрессованные, как в книге, между страницами ночи и утра — пауза в каждом дне, когда не должно происходить ничего, кроме спокойного созерцания и сна.

В клубе «Падших» не происходило ни того, ни другого.

Старая школьная рок-музыка пульсировала в здании клуба, как сердце, поддерживая прилив и поток движения в кирпичном доме без окон и его окрестностях. Легко было попасть в этот ритм, потерять из виду свои запреты перед гедонистическими течениями, несущимися, как подсознательное послание, на хвосте Rolling Stones, AC/DC и Guns 'N Roses (прим. пер. — музыкальные группы).

Субботняя вечеринка, возвещающая о начале весенних каникул, уже давно превратилась из веселого семейного барбекю в нечто более мрачное и развратное.

Байкеры разлеглись на свободных поверхностях, целуясь (или еще хуже) с подружками. Еще большее количество слонялось небольшими группами, раскуривая марихуану класса А, а еще большее количество уходило на ночь, отрубалось на диванах или закрывалось в комнатах, которые они забронировали в задней части здания. Большинство байкеров с детьми уже давно уехали, и остались только истинные хардкорщики.

Я, как ни странно, была одним из них.

Кинг сидел на табурете у бара, а я расположилась на одном из его бедер, одна рука обхватила меня за талию, чтобы удержать равновесие, а другая держала пиво Blue Buck. Я никогда не видела, чтобы он столько выпил за одну ночь, но был ли он пьян, я не могла сказать. Он легко разговаривал с Зевсом, Новой, Мутом и Батом, его улыбка была широкой и легкой. Время от времени его большой палец проводил взад-вперед по открытой коже моего живота, я вздрагивала, и он пригибался, чтобы мягко укусить меня за шею и плечо.

У нас была хорошая ночь, но не совсем легкая.

Днем я нервничала, надевая свою одежду «байкерской крошки». Белая обрезанная футболка Harley Davidson открывала большой простор моего плоского, бледно-золотистого живота, особенно с низкой посадкой (и я имею в виду низкую посадку) пары выцветших синих джинсов, которые я надела. Под страхом гнева байкерши я пообещала девочкам, что завершу образ эффектным макияжем, большой прической и злыми кожаными ботинками с шипами на каблуках.

Когда я на цыпочках спускалась по лестнице из спальни, Кинг и Мут, которые бормотали вместе, замолчали и уставились на меня. Я ерзала, надеясь, что не выгляжу смешно, потому что я не чувствовала себя смешной. Я чувствовала себя сексуальной и классной, как женщина, которую можно дважды подумать, прежде чем переступить порог, и трижды, прежде чем трахнуть. Это было прекрасное чувство после целой жизни, в течение которой я чувствовала себя красивой пешкой, которую выставляли напоказ моя мать и Уильям. Сегодня я чувствовала себя чертовой королевой.