— Ты прав, — согласился Арчил Гавашели, поудобнее устраиваясь в кресле. — Ты должен писать, писать как можно больше. Я прочел твои последние рассказы. Скажу откровенно, они мне по-настоящему понравились. Ты талантливый человек, надо тебе помочь. Постараюсь дать летом двухмесячный отпуск. А пока не раздражай этого беднягу. Осенью мы или его переведем, или тебя.

Гавашели отпил боржоми.

— Как по-твоему, кого лучше назначить на место Мирона?

— У нас многие справятся со сценарным отделом.

— А конкретно?

— Конкретно? — задумался Отар. — Признаться, я об этом не думал, но, по-моему, лучше Нодара Габуния не найти. Нодар человек образованный, со вкусом. Он прекрасно разбирается в кино и драматургии. Да и Зураб Чхеидзе не уступит ему. Он, правда, журналист, но больше тяготеет к кино. Словом, достойных ребят много…

— Ты прав, талантливыми людьми мы не обойдены. Нодар Габуния и мне нравится… Пока ничего никому не говори. Придет время, может быть, еще потребуется твой совет…

Отар встал, считая беседу законченной, поставил стакан на маленький столик и собирался уйти.

— Послушай, ты вечером свободен? — неожиданно спросил Гавашели.

— Если я вам нужен… — ответил Отар и тут же пожалел о сказанном: «Господи, опять пригласит в гости».

— Ты водишь машину?

— И неплохо.

— Тогда подожди меня внизу, в пять. У меня гостят венгры, хочу показать им ущелье Арагви.

— Хорошо.

Отар Нижарадзе и представить не мог, что все произойдет так просто и стремительно.

В Тбилиси они возвращались за полночь. Рядом с Отаром сидел Арчил, на заднем сиденье — гость из Венгрии, переводчица и Манана. Остальные венгры ехали во второй машине.

Отар все еще не мог прийти в себя, не понимая, радовался или огорчался тому, что произошло. Он стеснялся смотреть на Арчила, чувствуя себя виноватым. Он гнал машину на предельной скорости. Ему хотелось поскорее избавиться ото всех, остаться одному и обдумать все как следует.

Манана Гавашели не только отличалась красотой. В выражении ее лица и в жестах было нечто величественное и гордое, нагонявшее робость на самых смелых мужчин. Ей было под сорок. Возраст наложил на ее лицо чуть заметный отпечаток. Внимательно приглядевшись, можно было заметить паутинку морщинок, протянувшихся от глаз к вискам, наметившийся второй подбородок, легкую дряблость кожи, но это — если только внимательно приглядеться… А при вечернем освещении лицо ее казалось гладким и безупречным, как у двадцатилетней девушки. Благодаря усердному занятию теннисом и плаванием, фигура ее сохранила гибкость и стройность. Но особенно пленительны были глаза с поволокой и пухлые губы. Когда она улыбалась, молодела на двадцать лет. После того памятного банкета Отар не мог забыть Манану. Часто, даже наедине с Натой, ему представлялись страстные и зовущие глаза Мананы Гавашели. Временами он даже сомневался, вправду ли любит он Нату? К своей невесте он никогда не испытывал такого влечения… В конце концов он должен был признаться себе, что очарован женой директора. Какая-то неистовая сила толкала его к этой женщине.

Неприятно сознавать, что ты бессилен бороться с собой. Отар любил держать свои чувства в узде. Он напряг всю волю, стараясь забыть Манану Гавашели, и как будто достиг желаемого. Но несколько часов назад, достаточно было ощутить в своих объятиях ее гибкое тело, чтобы убедиться: старания его были тщетными. И теперь подавленное чувство вспыхнуло с новой силой, с новой силой овладело им. Сегодня, как и на том банкете, он вдруг лишился смелости и мужества. Вместе с ними исчезли непринужденность и чувство юмора. Во взглядах и жестах Мананы, в ее нежном, вкрадчивом голосе, в чуть насмешливой и какой-то обнадеживающей улыбке поистине таилась порабощающая сила.

Отар заметил, как радостно блеснули глаза Мананы при его появлении. Она сначала усадила венгерского гостя, переводчицу и, наконец, села сама, чтобы сбоку лучше видеть профиль Отара. Впереди нее, рядом с Отаром, сидел Арчил.

Отар закатал до локтей рукава темно-серой рубашки, расстегнул три верхних пуговицы, обнажив крепкую, загорелую грудь. Временами он украдкой поглядывал на Манану в зеркальце. Беседуя с гостем, она не сводила глаз с Отара. Несколько раз их взгляды встретились в зеркальце. Манана каждый раз улыбалась. Отар, сохраняя невозмутимый вид, отводил глаза, невольно жал на газ и тут же слышал спокойный голос Арчила Гавашели:

— Потише, Отар, мы не спешим…

Манана с удовольствием разглядывала светло-каштановые волосы Отара, его сильную загорелую шею. Потом переводила взгляд на мужа. Какими жалкими казались его багровая жирная шея и блестящая лысина.

Сначала они отвезли венгров в гостиницу, затем Отар подогнал машину к самому подъезду Гавашели.

— Где поставить машину? — спросил он Арчила.

— А сам пешком пойдешь? — Гавашели был изрядно пьян, глаза его слипались. — Поезжай, поставишь ее где-нибудь у себя. А завтра приедешь на студию. К тому времени и мои шофер подойдет.

— Я лучше поставлю ее у вас во дворе. Хочу прогуляться. Мне недалеко идти.

Манана вышла из машины.

— Всего доброго! — холодно попрощалась она и скрылась в подъезде. Все уже было сказано. Пятнадцатого июля, в двенадцать часов дня, Манана Гавашели, одна из красивейших женщин Тбилиси, будет ждать его в вестибюле батумской гостиницы «Интурист».

Отар завел машину во двор, отдал ключи Арчилу, неловко попрощался. Наконец-то он остался один. Свободно вздохнул, закурил, перешел на другую сторону улицы и медленно направился домой. Он никуда не спешил. Во время ходьбы ему лучше думалось. Хотелось разобраться, как все это случилось.