Как не похож был этот Георгадзе на того, «ресторанного». Беспомощный, пришибленный, уничтоженный, стоял он у доски, закусив нижнюю губу, и жалкий взгляд его взывал о помощи.

Тамаз прекрасно знал, сколько покровителей у этого студента. Его и дальше будут поддерживать, тащить с курса на курс, помогут защитить диплом и, вполне возможно, потянут выше. Тамаз не забыл недавнего заседания. И Георгадзе пригреют на кафедре, как того неуча. Все равно на какой — математики или коллоидной химии, металлургии черных металлов или гидравлики. Думаете, он не освоится? Как бы не так. С гордостью будет вспоминать свое прошлое, находя в нем нечто героическое, проникнется собственным достоинством и с любым поспорит в солидности.

Тамаз с болью в сердце смотрел на бездельника, который готов был встать на колени, придумать унизительные оправдания, лишь бы выйти из этой аудитории с жалкой тройкой.

— Что вы получили по математике на приемных экзаменах?

— Пять, — робко пролепетал Георгадзе.

— Напишите бином Ньютона.

Это был конец. Георгадзе положил мел и платком вытер дрожащие пальцы.

— Я не могу поставить вам удовлетворительную отметку.

— Тамаз Григолович! — Голос студента звучал отчаянно.

— Я не могу поставить вам «удовлетворительно»! — Тамаз приготовил ручку и потянулся к зачетке.

— Тамаз Григолович! — Георгадзе исторг горестный вопль, бросился к столу и вырвал зачетку из рук преподавателя.

Яшвили опешил и внимательно посмотрел на студента. Глаза юноши, закушенная губа, дрожащий подбородок, дергающиеся щеки — все выражала мольбу. Тамаз пытался обнаружить в глазах Георгадзе душевную боль, вызванную уязвленным самолюбием, — ведь ему приходилось унижаться перед молодым человеком, старше него всего на шесть-семь лет. В иной обстановке он бы даже не поздоровался с ним, хилым очкариком. А сейчас, не стыдясь шестнадцати однокурсников, унижался из-за тройки. Нет, в его пустых глазах Тамаз не обнаружил и намека на душевные муки.

— Если я поставлю вам «удовлетворительно», не сомневаюсь — в следующем семестре повторится то же самое.

— Вы только поставьте, я все выучу, клянусь вам, буду учиться, не губите…

«Не губите», — усмехнулся в душе Тамаз, прекрасно понимая, что все это пустые слова, которые забудутся, едва студент положит зачетку в карман.

— Вы не заслуживаете тройки! — отрезал он.

— Товарищ преподаватель, если вы поставите мне двойку, меня обязательно исключат, я погибну. Простите на этот раз, не губите…

Что-то дрогнуло в душе Тамаза, он уже готов был сказать — ладно, давайте зачетку, но помедлил — оглядел студентов, по очереди останавливая взгляд на каждом из них. Ему хотелось хоть в чьих-нибудь глазах прочесть презрение к Георгадзе.

Если бы среди шестнадцати человек нашелся один, в ком заговорило бы самолюбие, кто возмутился бы нравственным падением товарища, плюнул на отметку и ушел, хлопнув дверью, Тамаз без колебаний поставил бы всем тройки. Но нет, никто не обнаруживал подобного намерения. Наоборот, все ловили взгляд экзаменатора, словно умоляя — пожалейте, простите, поставьте ему тройку. Каждый заботился о себе, понимая, что после Георгадзе настанет его черед.

— Ни совеет» у вас, ни чести! — закричал Тамаз не своим голосом, вскочил и влепил Георгадзе пощечину.

Аудитория обмерла. Георгадзе схватился за щеку.

— Вы что! — прошипел он и замахнулся стулом.

Тамаз на мгновенье окаменел. Не потому, что испугался. Он опомнился и готов был провалиться от стыда за свой безобразный поступок.

Аудитория напряженно ждала, что будет дальше. Никто не додумался вырвать у Георгадзе стул.

Тамаз посмотрел на студента.

— Поставьте стул на место! — негромко сказал он.

Георгадзе медленно опустил стул.

Тамаз покинул аудиторию.

На кафедре проводили совещание.

Порывисто распахнув дверь, Тамаз замер на пороге, не ожидая увидеть здесь столько народа. Все обернулись к нему.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — пригласил Тамаза Нико Какабадзе и внимательно посмотрел на бледного ассистента. — Что там стряслось?

— Я пришел сказать, — Тамаз едва сдерживал дрожь, — что отказываюсь принимать экзамен. Поручите это дело кому угодно, и пусть он ставит, что пожелает, а меня увольте, я, слава богу, с завтрашнего дня уже не ваш сотрудник.

Он повернулся и захлопнул за собой дверь.

— С меня причитается, — рассмеялся не теряющий присутствия духа заведующий и сразу разрядил напряженную атмосферу, — избавились от этого сумасброда!

Все свободно вздохнули и заулыбались.

— Давид, сделай милость, сходи в аудиторию, прими экзамен, — обратился Какабадзе к краснощекому, упитанному преподавателю.

— С удовольствием, батоно Нико! — резво вскочил состарившийся в ассистентах математик и кашлянул от удовольствия.