Шрифт:
«Этот никогда мне не изменит. Достойный, некриводушный, но пойдет ли он со мной в бой?» — подумал вдруг Кахишвили и спросил:
— Где же остальные?
Все пожали плечами.
Он снова нажал на клавишу селектора и повторил вопрос секретарше:
— Где остальные?
— Я вызвала всех, о ком вы говорили! — послышался в кабинете голос Марины.
— Пригласите ко мне заведующих отделами и секретаря комсомольского бюро.
В ожидании недостающих в кабинете воцарилась тишина.
«Зачем я созвал совещание? Разве я вчера намечал провести его? О чем я стану говорить?»
Кахишвили понял, что в нем хозяйничает какой-то второй Отар Кахишвили или кто-то еще. Именно он заставил собрать совещание, он же вызвал людей. Он отдавал распоряжения, не обдумав, зачем все это нужно.
Он недовольно покачал головой.
Все молчали. Раньше такого не наблюдалось. До начала совещания все разговаривали друг с другом, правда, вполголоса, соблюдая этикет, но тем не менее разговаривали. Шутили. Негромко смеялись. Так было при жизни академика Георгадзе, так продолжалось и после него. Что же произошло сегодня? Почему все как воды в рот набрали? Почему всеми овладело траурное настроение?
«Может быть, все до единого читают по моему лицу, что терзает меня? И утром секретарша испугалась при виде меня. Неужели у меня такой трагический и болезненный вид, что отбил у людей охоту даже перешептываться?»
Директору неудержимо захотелось посмотреть на себя в зеркало. Молчание становилось невыносимым. Он поднялся из-за стола. Не дожидаясь прихода заведующих отделами, прошел в комнату отдыха. Едва закрыв дверь, сдернул очки, положил на стеклянную полочку и кинулся к зеркалу. Усталый, надломленный мужчина глянул на него оттуда. Кахишвили не смог смотреть в глаза собственному отражению и перевел взгляд на синюшные губы.
«Что со мной? Откровенно говоря, с какой стати мне нервничать? Что, в конце концов, сказал мне Рамаз Коринтели, чтобы впадать в панику? Прибегая к терминологии дельцов, просто-напросто предложил войти с ним в долю, вот и вся недолга! И разве до его появления я не нервничал? Что портит мне кровь? Разумеется, исследование, исследование академика Давида Георгадзе. Весьма значительный научный труд, который во что бы то ни стало я должен заполучить».
Он уже поручил одному московскому другу найти мастера по сейфам. Разумеется, он утаил, что собирается конфиденциально договориться с мастером о тайном вскрытии сейфа. Через месяц после того, как труд академика перекочует в ящик письменного стола нового директора, можно будет снова вызвать мастера в Тбилиси и устроить торжественную церемонию открытия.
«Разумно ли доверять незнакомому мастеру?» — засомневался Кахишвили.
«Мой замысел, безусловно, связан с большим риском. Что если Рамаз Коринтели действительно одарен сверхъестественной способностью?! Он же заранее раскусит мой замысел! Тогда остается поставить крест на своей жизни».
Кахишвили открыл кран умывальника. Сначала промыл холодной водой глаза, затем ополоснул лицо и стащил с вешалки полотенце.
«Имеет смысл взять его на службу, приглядеться получше. Если он в самом деле ясновидящий, он узнает и шифр. Если же нет, я разоблачу его и выставлю со службы как шантажиста. Главное, следить за всем, что говорю, чтобы избежать провокации в будущем. Когда труд окажется в моих руках, я вторично проведу успешные, уже проверенные академиком эксперименты. А дальше что бог даст. Мне, вероятно, будет нетрудно развязаться с Коринтели. На худой конец, если не удастся, возьму его соавтором. Среди ученых все равно заговорят обо мне. Я, и только я буду главным героем прессы, радио- и телепередач, всевозможных интервью. Никто и не вспомнит фамилию безвестного молодого человека».
Словно стряхнув с плеч тяжелый груз, директор приосанился. Душа его воспарила, и он подвел итог:
«Черт с ним, если другое не удастся, возьму соавтором. В глазах всех истинным автором буду все-таки я. Я, директор института астрофизики, профессор Отар Кахишвили, а не вчерашний студент и зеленый лаборант Рамаз Коринтели, выпестованный, поставленный на ноги и выведенный на научную арену именно мною. В конце концов, его рост и выход на широкую дорогу науки запишутся на мой счет, на счет воспитателя, ищущего таланты, заботящегося о будущем нашей науки, на счет бескорыстного человека, истинного сына отечества, ученого и деятеля, разделившего лавровый венок со своим учеником и ассистентом».
Директор почувствовал, как кровь веселее заиграла в жилах. Снова посмотрел в зеркало. Заметил с радостью, что в глазах появился блеск. Протер лежавшие на стеклянной полочке очки, тщательно заправил дужки за уши и уже собрался идти в кабинет, как сердце его снова сжалось, снова обнаружились на небе черные тучи.
«Но… но чиста ли душа этого Коринтели? Не связан ли он с нечистой силой?
Все возможно, и моя дорога ведет не в рай».
Отар Кахишвили провел рукой по волосам, энергично распахнул дверь и вступил в кабинет.
Все, кроме Тамаза Челидзе, заведующего центральной лабораторией, как сговорившись, сидели и молчали. Челидзе курил у окна. При появлении директора он подошел к столу, раздавил сигарету в пепельнице и сел на стул у окна.
— Мне кажется, вы заждались, я прав? Прошу прощения! — Улыбаясь направо и налево, Кахишвили устроился в кресле и оглядел собравшихся, не торопясь начинать заседание. Он чувствовал, что все же волнуется, и не хотел, чтобы это обнаружилось, когда он начнет говорить. — Вы, видимо, удивлены. Сегодня мы не собирались заседать.