Она вспыхивает во время грозы. Утром выбегаю на балкон. Горизонт пуст. Толпа дачников. Я в комнатных тапках, а тётя Лика не прогоняет. Сосна молодая, как подрубленная напалмом, клейкие шишечки на её ещё живых ветвях. Пепелище там, где я прислонялся щекой. Пень – трезубец, гадко хихикает над нами, над нашими восторгами.

В Улымской тайге этих сосен с шишечками – море!

В тепляке пахнет едой, а я утром не ел. У столов, накрытых клеёнками, – рабочие, и я обедаю по их примеру. На мои вопросы о законности валки, никто не отвечает. Мастер бодро рапортует: рубят для пользы леса. В это я не верю. Так рубят, – шишки зелёные летят! Новый, более эффективный метод рубки, хвалить и не подумаю, и с мастером обратно не еду.

Дню конец, прибывает автобус. Я решаю и с бригадой не ехать. На меня глядят, как на ненормального. И оттого, что едва не угодил под дерево, и оттого, что не верю в правомерность рубки. Меня отговаривают от катания на грузовике. Но гоним мы, опередив автобус с людьми. На платформе – громадный пучок деревьев с обрубленными ветками (их называют «хлыстами»). Дорога неровная, крутые повороты. На одном вираже накренило и опрокинуло набок. Я уцепился за ручку над дверью. И водитель цел, но вылезаем с трудом. Машина – на боку.

– Нас бы вертануло, да кусты, – лепечет белыми губами шофёр, будто об этом жалеет.

Потирая шишку на лбу (удар о лобовое стекло):

– И как нам теперь – в тайге?

– Автобус нагонит, вы уедете в Улым, а я дождусь кран, уберут хлысты, и – обратно.

– А эти?

– …бросить…

Вдоль дороги такие деревья, брошенные в другое время. Есть и новенькие. Вот тема, а не о новом методе! Грош цена передовым технологиям с такой дорогой!

Директор леспромхоза, немолодой дядька (лицо немного мансийское) отказался поднимать брошенные стволы. Дорогу, говорит, в этот район тайги будут ремонтировать.

– Как вас, товарищ… Гусев…

– Гусельников.

– Вы не сын того Гусельникова? – кивает вверх.

– Давайте обо мне – не будем!

– Может, вы сын не того Гусельникова? – он так глядит на меня, будто сличает с оригиналом.

– Я должен докладывать, кто мой отец, как этот Долгорукий, который хотел быть богатым, как Ротшильд?

Теперь он глядит непонятливо.

Бийкин эрудирован, в отличие от директора Паршина. Читал роман Достоевского «Подросток», там главный герой с княжеской фамилией, но не князь, и вынужден объяснять это каждому.

Ладно, хоть одобряет агитационную беседу с коллективом конторы в помещении бухгалтерии.

– Правильно! Бросают, – выкрик одной дамы.

Призываю! И – тишина, и другая тётка:

– Так вы велите нам туда ехать хлысты тягать?

– Конечно!

– А наша работа?

– Вашу – вечерком. Я бы один, да у одного сил не хватит.

– Вы не имеете права снимать контору на какие-то работы. Для такого дела нужен погрузчик, стоимость выйдет дороже валки нового леса.

– Кто опрокинул, тот пусть и едет!

– Прекратите! – Обращение ко мне директора Паршина.

– Вы будете платить из своего кармана!

– Ну, и Гусь, – улыбка.

Смех тихий, громче, и уж вся контора – в гогот…

– Откуда этот парень?

– А я, дура, хотела бревна тягать…

Они хохочут. А я… вижу на стене, как на экране, Владимира Ильича (кепка, бревно на плече).

У крыльца – Валуй:

– Ну, ты выдал! Они прямо полегли! Ты безобразный в командировках!

В гостинице он умолкает, глядя на мои манипуляции со шприцем. И удрал, явившись наутро к обратному поезду.

Как-то в первые дни работы Бийкина (Валентины в комнате не было) они с Федей (так, к слову пришлось) о наркомании, которой нет.

И тут из фотобудки – Валуй:

– Он эн-та… шприц из чемоданчика, спирт в пузырьке и эн-та, ампулу, вот! – движение, будто делает в руку укол.