Шрифт:
Он никогда никого не любил, и жизнь отвечала ему взаимностью. Но иногда он не любил особенно сильно и в такие минуты ощущал себя наиболее одиноко. Вот и сейчас он ненавидел глупую начальницу, скучного, как осенний день, подполковника, пугливую, словно телка в стойле, Артюхову. И еще он ненавидел усатую Спицыну и кривоногую Архинчееву, и ненавидел мрачный кабинет начальницы с дурацкими часами с кукушкой, а вместе с этим кабинетом и этими людьми ненавидел и всю колонию, которая сейчас казалась ему тем злым ветром, что трепал его и не давал спокойно жить. А спокойно он и не мог дать жить -- ведь в прокуратуре постоянно требовали раскрыть убийство, а оно никак не раскрывалось и было уже пятым, с которым он не мог справиться, и ему уже намекнули, что если и здесь ничего не получится, то вышвырнут его в районную прокуратуру в глубинку.
– - Плохо, что не знаете, -- укорила Артюхову вновь закурившая Грибанова.
– - Завтра в обед подъедут киношники. Съемки -- в клубе. У них по сценарию фильма -- выступление звезды эстрады в колонии типа нашей...
– - Звезды?
– - удивилась тому, что уж точно не знала, Артюхова.
– - Да, звезды... Можешь не волноваться. Звезда -- не парень.
– - Хоть одно хорошо, -- вставил подполковник и подумал о том, что, наверно, эта звезда -- тоже приличная стерва.
17
Довольно большой зал клуба прогревали с ночи, и когда Ирина вместе с девчонками своего отряда вошла в него, она машинально сбросила фуфайку. Тепло, которого не было даже в спальных помещениях, яркий свет софитов, суета киношников и музыкантов, устанавливающих горы своей аппаратуры на сцене, шум возбужденных голосов -- все это так подействовало на Ирину, так остро напомнило ей о воле за забором, о другой жизни, что она сразу стала озираться по залу, чтобы найти Ольгу и рядом с ней спастись от сдавившего сердце одиночества.
Со времен горбачевской перестройки в колониях для малолеток разрешили носить не только казенные синие халаты, фуфайки и такую же казенную синюю школьную форму с белыми передничками и воротничками, а и "вольную" одежду. Но даже и на такое прикосновение к свободе не хватало денег. Кто победнее, тот так халаты с фуфайками и носил. Ирина, может, и сменила бы уже засаленный да кое-где старательно заштопанный бэушный халатик на платье или кофту с юбкой, но, во-первых, только недавно узнала, что это разрешено, а, во-вторых, не это сейчас волновало ее больше всего.
Скользя взглядом по пестрому залу и не узнавая резко изменившихся девчонок, она, наконец, поняла, где разместили второй отряд. Ольга сидела на крайнем кресле с таким лицом, словно кого похоронила. К ней было страшно подходить, но и не подойти Ирина уже не могла.
– - Ну, как свидание?
– - спросила она у Ольги, которая сидела все с теми же накрашенными с утра глазами, но глаза смотрели слепо, в одну точку, и оттого макияж казался случайным и глупым вокруг них.
– - Что, бабка не пришла?
– - по-своему поняла ее настроение Ирина.
– - Да хиляй ты отсюда!
– - прошипела Ольга и посмотрела на Ирину так, будто это она виновата в ее дурном настроении.
– - Хиляй, говорю!
Ирина дернулась, резко повернулась и вдруг ощутила чьи-то пальцы на запястье левой руки.
– - Стой!
– - Ольга вскочила и просто выволокла ее из зала в вестибюль. Затравленно оглянулась на стоящих у выхода из клуба воспитателей.
– - У-у, гады! Попов нагнали -- как на расстрел! Все в новеньких скафандрах...
– - Каких скафа...
– - Что? А-а, ты ж не сечешь! Скафандр -- это мундир. Вишь, стервы, все хотят в кино попасть...
Глаза Ольги, страшные, с болью глаза, вонзились в испуганные Ирины, вдавили ужас в ее сердце.
– - Я его убью!
– - прошипела Ольга, брызгая слюной.
– - Сукой буду, зарежу!.. И медленно, медленно, чтоб помучался!
– - Кого?
– - еле выговорила Ирина, почему-то подумав о подполковнике, который перед построением на съемку опять приходил к ним в отряд и все что-то выспрашивал, высматривал, вынюхивал. И глаза у него были злые, горящие, и пахло от него еще сильнее, чем ночью, и ругался он так, что Спице и не снилось.
– - Кого?
– - спросила уже саму себя Ольга и этим новым напоминанием как-то сразу срезала прежнее настроение.
Ее жесткие, грубые пальцы на Ирином запястье ослабли, глаза потухли, лицо стало вялым и грустным-прегрустным.
– - Как я его любила! Как любила!
– - и ткнулась Ирине в плечо.
– - Оль, не надо... Я умоляю, не плачь, -- пыталась, как тогда Артюхова, погладить Ольгу по затылку, но у той так истерично подергивалась голова, что у Ирины такой нежности, как у Артюховой, не получилось.
– - Нет, х-хмых,.. нет, х-хмых,.. ты представляешь, -- подняла Ольга лицо в потеках туши.
– - Я его... а он... х-хмых, х-хмых...
– - Ну, не надо, не надо, -- просто гладила Ирина ее по плечу.
– - А то воспитатели увидят.
– - Бабка... х-хмых... на свидании... застучала моего... ну, помнишь, что по проводу бе... бежал, -- размазывала она сине-черную тушь по щекам, вискам и даже лбу.
– - Он себе на воле... дру... другую завел... Сва... свадьбу ей пообе...
И опять упала Ирине на халат.