Ему в грудь смотрел ствол автомата.

Нечто огромное, больше похожее на йети, снежного человека, чем на человека вообще, по-слоновьи грузно перелетело через леера "Альбатроса", в два гигантских прыжка оказалось у кормовой артбашни и начало легко, как пушинки, швырять на борт яхты пятидесятикилограммовые мешки.

В вонючем, забитом выхлопными газами яхты воздухе клекнул, забился звонком сигнал боевой тревоги.

– Быстрее, Сосо!
– заорала маска, держащая на прицеле Анфимова, и тут же гаркнула ему в лицо: - Где остальные мешки?

Анфимова поразило скорее не то, что у этого шкафа в черной, с прорезями для глаз, маске был автомат, а то, что он говорил по-русски и, кажется, говорил настолько чисто, природно, что не мог быть никем иным, кроме как русским.

– Что ж ты, падла, делаешь?
– бросился на него Анфимов.

Маска с полуразворота врезала ему по лицу прикладом, и Анфимов, беззвучно падая, еле успел зацепиться рукой за грибок вентиляции и не коснуться палубы подкосившимися коленками.

– Где остальные мешки?!
– оглушила маска теперь уже стоявшего рядом с Анфимовым длинного, рыжеволосого моряка.

– А бильш нэ було, товарыш пират, - до того простодушно ответил моряк, что вскипевшая ярость бросила маску к новому замаху автоматом, но тут хлопнул сверху одиночный выстрел, и отразившая пулю полая труба торпедного аппарата пропела утробную воющую песню.

Маску резко, словно кто дернул за невидимую ниточку, привязанную к нему сзади, перебросило на борт яхты.

– Уходим, Сосо!
– крикнула она в корму.

Но гигант, кажется, не услышал. Он швырял и швырял мешки с конвейерной монотонностью.

– А-а, сволочи-и-и-и!
– взбадривая себя криком, наконец-то перещелкнул предохранитель автомата с одиночного на очередь Бурыга, упер в середину живота, тут же мягко раздвинувшегося подушкой, приклад и, прижавшись спиной к раскаленной стали ходовой рубки, махнул веером пуль по юту.

Гигант отдернул ужаленную руку от мешка, сорвал не раненой лапищей маску с лица и зарычал медведем: от боли и злобы одновременно.

– Назад, Сосо!
– крикнул кто-то из стоящих на яхте с автоматом наперевес и уже хотел дать очередь по Бурыге, но за бортом, у носа вдруг вздыбился султан взрыва, хлестанул водой и сбитый ею итальянец дико, пронзительно, словно поросенок под ножом, заверещал.

Все тот же невидимый человек в глубине трюмов яхты переложил руль, добавил оборотов, и ее белоснежный, такой красивый борт поплыл в сторону. Гигант оттолкнулся от юта "Альбатроса", но успел ухватиться лишь за самый угол кормы.

– Па-ма-ги-тэ!
– прохрипел он стоящим у борта яхты фигурам с торчащими, как палки, стволами автоматов, но те даже не дернулись.

Бурыга сыпанул вторым свинцовым веером, и пули легли пунктирной линией поперек спины гиганта. И тот сразу перестал быть сильным. Он разжал руки, и белая пена буруна из-под винтов яхты покрыла его.

Фигурки с автоматами горохом ссыпались вниз, в трюм. Яхта безжизненным летучим голландцем понеслась в сторону берега.

Мокрый палец Бурыги еще раз нажал на спусковой крючок. Пули бесследно канули в синеве. То ли все-таки подпортили беленький борт и рубку яхты, то ли нырнули в море.

Кто-то в истерике крутнул правую установку РБУ*, наставил на удаляющихся пиратов пустые стволы.

Анфимов рукой стер со скулы свежую кровь и - вместе с ней оцепенение. Ноги бросили его по трапу наверх. Огненно-красный лицом, которое наконец-то слилось в единое целое с шапкой волос, Перепаденко кинул вслед за ним свою сухую, горбящуюся фигуру. Когда взлетели на сигнальный мостик, там уже стоял усмиряющий одышку Бурыга.

– ----

*РБУ - реактивно-бомбометная установка.

– Все. Хана. Убили, падлы.

Анфимов бережно перевернул щупленькое, мелкое тельце. Попридержал, как у месячного ребенка, безвольно падающую, не держащуюся на худенькой шее белобрысую головку. На круглом лице Абунина мертвой маской застыло удивление. И еще что-то неуловимое. Он смотрел стеклянными голубыми глазами на Анфимова и словно силился понять, заметили ли его хоть сейчас.

4

– Как тебя зовут?

Неужели все-таки поймали? Неужели - плен?

– Как тебя зовут?

А если плен, то почему ему все равно? Нужно бежать, бежать, а не хочется ничего. Ну вот абсолютно ничего.

– Как тебя зовут?

Белая лысина. Белое лицо. Белый халат.

– Х-где я?

А это кто спросил? Неужели это он сам спросил? А голос - чужой, вялый. Даже и не голос, а так - полушепот.

– Все. Очнулся. Леночка, ставь капельницу...

Кто очнулся? А слово "капельница" так похоже на слово "вода". Только вот хочется ли ему воды? Пожалуй, не хочется, ну абсолютно ничего не хочется. Что-то мягко вошло в руку. Там, где она должна сгибаться, но почему-то совсем не хочет этого делать. Это что-то такое холодное. Как положили на вену кусочек льда.