Шрифт:
И, действительно, прямо выпорхнула из комнаты.
Майгатов, не дыша, словно боясь забыть вдохнутый аромат, взял с тумбочки тарелку и стал есть липкую противную безвкусную овсянку с таким блаженством, как будто уплетал свой любимый мясной салат.
На окне пчелиным роем зудел кондиционер. Еще пять минут назад он стоял в жилой комнате у Леночки Кудрявцевой.
_5
Кравчук умел спать стоя. Для этого ему совсем не требовалось упираться во что-нибудь спиной. Мало того: ему не нужно было даже закрывать глаза. Просто в затухающем, обволакиваемом теплыми волнами сна мозгу включался невидимый будильник, который тикал до точно запланированного момента, чтобы строго по его приходу толчком изнутри вернуть Кравчука к реальности. Выработан был этот почти иллюзионный навык в нудные часы несения вахты и, так уж получалось, чаще всего и использовался на вахте.
Вот и сейчас в ходовой рубке присутствовали сразу три офицера Бурыга, Анфимов и заглянувший за какой-то ерундой штурман, но никто из них даже не мог представить, что стоящий широко расставленными ногами на палубе слева от толстого матросика-рулевого и внимательно вглядывающийся в одну точку на горизонте Кравчук на самом деле спит глубоким младенческим сном. Особенно вводят в заблуждение руки, цепко обхватившие на животе бинокль-сотку и, кажется, вот-вот готовые вскинуть его к глазам. Проходит минута, вторая, третья, десять минут, а руки все никак не решатся на рывок. И сосет, сосет голубизну горизонта внимательный взгляд. Но вот дрогнули щеки на упитанном, похожем на спелую грушу, лице, колыхнулся светлый ежик волос, мигнули серые остекленевшие глаза. Рука сама собой падает с бинокля к коричневому эбонитовому рожку микрофона и щелкает тумблером.
– Окончить малую приборку. Команде руки мыть, - шипит Кравчук, но усиленный трансляцией голос бодро разносится по динамикам, заставляет матросов прятать до следующей приборки швабры, голяки, бархатки, тряпки, аседол и бежать к умывальнику, чтобы успеть забить "соски", которых, конечно же, всем не хватит.
Кравчук небрежно вгоняет микрофон в металлические усики держателя и только после этого смотрит на минутную стрелку, замершую у нужной отметки, словно ошибиться может она, а не он...
– Да не-е, дуристика это все, - поворачивается в скрипучем командирском кресле к Анфимову обмахивающий свое мокрое распаренное лицо веером из неизвестно как уцелевшей за месяц похода флотской газеты Бурыга.
– Не найдем мы никакого Майгатова. Иголку в стоге сена отыскать легче, чем утопленика в океане.
– Нам еще сутки дали, - вяло посопротивлялся Анфимов.
На его маленьком, похожем на сморщенное печеное яблоко лице лежит такое уныние, будто уже никогда и ничего не изменится на земле к лучшему.
Для него поиск - дело принципа. Он готов искать хоть всю жизнь, чтобы все-таки в итоге найти, хоть что-то найти, доказывающее, что он не ошибался в Майгатове. Для Бурыги поиск - всего лишь лишний день похода, отщелкнувший, как в кассе, восемь баксов суточных, но день почти и не нужный, ничего не добавляющий к его правоте в негласном споре с Анфимовым об этом строптивом помохе.
– Знаешь, как моряк заорал, так я сразу понял, что эти засранцы пираты. Пока вы там варежки разевали, я в низы рванул, к оружейке. Смотрю замок. А что мне замок, если я в сверхсрочниках, на крейсере еще, кочергу восьмеркой загибал. Я его шарах - и оторвал! Калашникова - в лапу, рожок на ходу приставил. Токо, гад, забыл, что с предохранителя сначала на одиночный перещелкиваешь...
– Зачем им эти мешки нужны были?
– грустно вздохнул Анфимов.
– Что у них в Италии: сахара, что ли, нет? Моряка, сволочи, убили...
– Может, и не итальянцы они вовсе. Смотри, как по-нашенски шпарили...
– Да нет, хозяин-то итальянец, а остальные - точно наши...
– Выходит, Анфимыч, такие времена пришли, что пираты уж и на военные корабли плевать стали?
– А что - военные?.. Пока пушки развернешь, они уже - шмыг!
– и убежали. Значит, корабельный устав еще до конца не дописан. Надо главу делать, что в море матросы и офицеры обязаны ходить по верхней палубе с оружием...
– Ну да! Тут и так упреешь! А ты еще железяку на пузяку - это ж вообще ожог заработаешь... И потом: так же салаги годков с обиды, мля, перестреляют. Не-е, не годится...
– Морской протест заявить бы нужно, - озабоченно проговорил посеревший Анфимов.
– Положено - в первом порту захода, - пофорсил знанием законов Бурыга.
– А где он - тот первый?
– Латакия, в Сирии. Мы ж там отовариваться будем. Только, Анфимыч, поверь мне: этот протест - что мертвому припарки. Телеграмму в штаб флота дали? Дали. Значит, самое главное сделали. А протест... Вот что мы об этих хануриках знаем? Название яхты запомнил?
– А его, кажется, и не было...
– Когда кажется, креститься надо.
– И номера на борту - никакого, - озабоченно покомкал сухие губы Анфимов.
– А флаг? Флаг точно помню - итальянский...
– Они тебе хоть парагвайский повесят. А лучше б сразу - череп с костями, "Веселый Роджер".
Вежливый кашель заставил Анфимова обернуться. В рубке стояли Ким, которому он поручил собирать бумаги по происшествию, и согнувший голову от низкого для него подволока старшина-фельдшер.