– - А трех?

– - По международному праву музыкальный плагиат -- это четыре ноты подряд, а не три, -- таким тоном произнес толстяк, будто объяснял взрослым людям, что дважды два -- четыре.

– - А поищи первых три, -- не унимался Аркадий.
– - Поищи.

У Лелика на лице сияла победа, а в глазах блестели огни салюта. Он не вмешивался в диалог и вообще ощущал себя так, будто ему при жизни только что поставили памятник.

– - Три есть, -- заставил его напрячься голос толстяка.

– - А я что говорил!
– - обрадовался Аркадий и потянулся вверх.

В комнате что-то громко хрустнуло. То ли подошвы его новых ботинок-казаков с чудовищно острыми носами, то ли поясница.

– - Но те три ноты в фа-мажоре, -- заметил неточность толстяк.
– - А у него -- в фа-миноре...

– - Аркадий, у меня все честно!
– - забрал драгоценный клавир Лелик.
– Хорошая оранжировка -- и хит обеспечен! На пару лет!

– - Таких хитов не бывает...

Аркадий стоял, отвернувшись от Лелика, и с ненавистью смотрел на монитор. До этой минуты он любил компьютеры.

В напряженной тишине он прошел к своему стульчику, бережно опустился в него, помолчал и по-царски решил:

– - Ладно... Три так три... Покупаем...

Яблоко его лица из печеного стало спелым. Его цена возросла. Лелик метнулся к Аркадию, подобострастно, с хрустом в пояснице склонился над ним и что-то заговорщически зашептал. Его спина ширмой скрывала лицо директора, и только по возражениям того ("Пойми, я на такую сумму не уполномочен", "Нет", "Ну что ты!") Санька понял, что там идет нешуточный торг. В конце его Аркадий сунул несколько бумажек в руку Лелику, тот спрятал их в карман куртки и наконец-то распрямился. Почему-то уже без хруста. Когда он обернулся, у него было лицо человека, которого только что обокрали.

– - А вот и ребята!
– - совсем не видя, что делается в соседней комнате, вскрикнул Аркадий и с покряхтыванием слез со стула.

Санька тоже повернул голову на шум и узнал всех вошедших по спинам. Самым ближним к нему оказался затылок со смоляным пучком волос под шапочкой лысины, и он радостно шагнул к нему.

– - А-а, привет, -- вяло поздоровался Андрей.
– - Вживаешься?

– - Да вот... значит... утвердили меня солистом...

– - Поздравляю. Значит, этим вечером коньяк и жрачку выставляешь ты.

– - А ты придешь?

– - Без вариантов. Попрощаться ж нужно.

– - В каком смысле?

– - В прямом. Меня под снос назначили.

– - Как это?
– - сделал удивленное лицо Санька и машинально надел на голову кожаную кепку.

– - Уволен я из группы. Навсегда. Золотовский сказал, мать его! Выслуживается перед хозяином, падла!

На матерный вскрик обернулся Роберт. Без зубной щетки во рту он смотрелся чуть солиднее. Казалось, что он даже может сказать что-нибудь умное. Раз в день, но может.

– - Мир, дружба, жвачка!
– - поприветствовал он Саньку.
– - Прослушал шлягер?

– - А что это?

– - Во дает! Ну, песню прослушал только что?

– - Да.

– - Съедобная?

– - Так-так-так!
– - хлопками в ладони заставил всех умолкнуть Аркадий.

У него было лицо человека, только что сделавшего открытие, способное спасти мир и обессмертить его изобретателя. Вместо пятисот долларов на двоих он отдал поэту и композитору четыреста и теперь приятно ощущал в кармане хруст новенького стольника. Но еще приятнее было то, что он уговорил Лелика на отказ от авторства и теперь мог перепродавать песню как свою собственную. И хотя у нее вряд ли могли после исполнения "Мышьяком" появиться покупатели,он упрямо верил, что совершил одну из самых выгодных сделок в своей жизни.

– - На!
– - сунул он Роберту нотную запись "Воробышка".
– Потренируйтесь с полчасика. За это время Весенин выучит текст...

Санька удивился, зачем это какому-то Весенину учить текст, и только когда Аркадий протянул ему вырванную из блокнота страничку с каракулями Олега, понял, что Весенин -- это он. И то серьезное, на что он так долго настраивался, вдруг представилось ему балаганом, где все только дурачатся, и он сам неожиданно ощутил острое желание стать таким же шутом-дураком.

– - А можно я прямо с бумажки пропою?
– - нагнувшись к Аркадию, спросил он.

– - Можно, -- ответил за него толстяк.
– - Только бумажкой перед микрофоном не шурши. У него чувствительность большая...

В комнате напротив, за стеклом, Санька разглядел этот слишком чувствительный микрофон. Он висел перегоревшей лампочкой. Уже и его Санька не мог воспринять серьезно.

И только обернувшись к Андрею и столкнувшись с ним глаза в глаза, он понял, что не все здесь так несерьезно.