Я объясняю. Он говорит:

— Сейчас вам веревочку принесу, вы и подвяжете сапог.

И не успел я слова сказать, как он уже упорхнул. Секунда — и несет веревку, советует: вы, мол, у нас днем с огнем не разыщете ремонтные мастерские, так ступайте-ка к частнику!

— А может, вы почините? — язвлю от нервного расстройства.

— Хе-хе, — смеется без обиды. — Есть мастера и позавиднее меня! Есть один такой, что мы его бюст в музее скоро выставим.

— Да что вы про бюст? — серчаю не на шутку. — Давайте адрес, адрес!

— Живет Макар Сапожник… хе, хе, за Кимеркой, на Зарецкой стороне, по улице Орджоникидзе, дом двадцать восемь.

— Фамилия, фамилия! — требую.

— Я же сказал: Сапожник. Макар Андреевич Сапожник. Такая его фамилия. Хе-хе!..

Подвязал я веревкой подметку и — вниз, на улицу. Тут, кстати, автобус подошел, и, на мое счастье, идет он как раз на Зарецкую сторону. Сажусь. Еду. Только сел — глянь, уже моя остановка! Слезаю на булыжной улице. Иду разыскивать дом двадцать восемь. Ступаю одной ногой на пятку, как больной, а то еще зацеплюсь носком — комедия будет на середине улицы.

Наконец отыскал нужный дом. Выкрашен под охру, железная крыша. Добротный бревенчатый дом, и на высоком крыльце две скамейки друг против друга. «Это, наверно, для ожидающих клиентов, — отмечаю про себя. — Видать, и впрямь знаменитый сапожник этот Макар Сапожник».

Деликатно стучусь в дверь, потом сильнее — как в барабан. Никто не подходит. «Уж не день ли неприемный? — замирает сердце. — Тогда я пропал. Как тогда до парохода дотащусь? Полчаса до отхода осталось».

Однако тут я обнаружил кнопку — позвонил. И слышу — о, радость! — степенные, грузноватые шаги. «Ох, — трушу, — наверно, все же неприемный день! Не станет частник подбивать подметку. Они ведь народ капризный, балованный».

Открывается дверь. Смотрю — стоит в темной прихожей осанистый человек, немного грузноватый, в белой русской рубашке, перехваченной шнурком на животе. Волосы у него густые; они слегка курчавятся и снежно белеют в прохладной прихожей. Лицо округлое — не то раздобревшее от сытой жизни частника, не то по старости расплылось. Нос крупный… и вроде добродушный. От носа идут книзу две глубокие морщины, и между ними зажаты седые усики, тоже снежные. Под усами мягкая улыбка прячется — и слышу глуховатый голос:

— Ко мне?.. Тогда проходите, проходите.

Хозяин ведет за собой направо, в комнату. «Вежливый, любезный, — думаю, глядя на его широкую спину. — Есть обхождение с посетителями. Зато и сдирает, наверно, втридорога».

Вхожу в комнату с одним окошком, темноватую из-за ближнего дерева. Приглядываюсь — и даже, верите, назад подаюсь. Ведь ожидал увидеть сами знаете что — мастерскую частника. А тут очутился в кабинете. Справа от двери книжные полки до самого потолка. Напротив полок — клеенчатый темный диван. Над диваном — и это уж совсем неожиданно! — портрет Горького. А ведь он в молодости всем был, только не сапожником. Так зачем же было портрет вешать?..

Ладно, приглядываюсь дальше. Напротив дивана, впритык к окну, стоит просторный письменный стол. На столе листки разбросаны, книги и — что уж вовсе несуразно! — поблескивает пишущая машинка. Однако тут же мелькнула мысль: «Впрочем, нынче другой век. Нынче и сапожник пошел культурный. Да здесь к тому же и не мастерская его, а только приемная заказов. Важная птица! И все-таки, — продолжаю размышлять, — почему бюст частника будут выставлять в музее? Или это просто посмеялся надо мной заведующий музеем? Недаром все «хе-хе» да «хе-хе»… А может, я просто попал не туда?»

Отважился спросить:

— Вы — Макар Андреевич Сапожник?

— Я, — отвечает спокойно и улыбается, причем усы растянулись, как гармошка. — У вас дело ко мне?

Я слегка приподнимаю ногу да киваю на несчастный ботинок, обвязанный веревкой. Макар Сапожник слегка брови вскидывает (а брови темноватые у него, не в пример волосам), однако сам про себя чему-то улыбается — вот что подозрительно! Затем подходит к дивану, засовывает руку за его спинку и вытаскивает железную ногу, насаженную на деревяшку.

— Снимайте ваш ботинок, — говорит уже серьезно.

Пока я снимал, он гвоздочки мелкие достал и молоток, а сам на диван уселся и железную ногу в коленях сжал — ждет меня…

Словом, подбил подметку, да так быстро, ловко, что я, верите, даже глазом не успел моргнуть.

— Спасибо, — бормочу. — Я думал, вы откажете… Думал, день сегодня неприемный… — И рубль ему протягиваю.

Он, будто ничего не заметив, отвернулся и стал что-то писать на столе. Я подумал: «Обиделся старик» — и затылок начал почесывать: прибавить или нет?.. Решил прибавить. Захожу вперед — и протягиваю два рубля. Два рубля, черт побери! Суточные!