«Эта женщина так любит гадать, что вполне могла бы податься к цыганам», — подумал Джума, искоса поглядывая на нее.

Женщина рассмеялась, а Джума насупился:

— Не верите? Хотите покажу свой студенческий билет? Зачем мне вас обманывать?! — вспылил он. В этой горячности Халима увидела доказательство его правоты. «Разволновался парень, что ж, может, и правду говорит», — решила она.

— Ох, парень, студенты ведь летом приезжают. Или тебя выгнали? — Она вскинулась с такой тревогой, будто ее сына выгнали из института.

Машину снова тряхнуло, на этот раз еще сильнее. Джума невольно ухватился за плечо Халимы-апы, но тут же отдернул руку и покраснел:

— Извините!

— Что, дотронулся до женщины, и сердчишко зашлось? — рассмеялась Халима-апа.

И без того смутившийся Джума от ее слов покраснел еще больше.

— Я пошутила, — и женщина перевела разговор. — Я тоже из Ашхабада еду, в пятницу вечером выехала. Сначала посылку мужу послала, шапку ондатровую положила, то-то обрадуется, как получит. Потом целый день квартиру искала. Квартир много, только очень уж дорогие…

Она продолжала говорить, но Джума уже не слушал. «Что она за женщина?» — подумал он.

— Та-ак, значит, говоришь, работать хочешь? — снова спросила Халима. И опять в голосе прозвучало подозрение. — Хорошо, если привыкнешь… Только одежду береги, костюм у тебя красивый.

Джума хоть и зарекся не разговаривать с ней, но не выдержал:

— А много там народу? — спросил он с тревожным любопытством.

— Да разве поймешь сколько. То бывает, десятки машин понаедут, ужас просто, а то все, как вспугнутые воробьи, раз — и упорхнули, и остается одна наша бригада…

Так, в разговорах, они и коротали путь…

Поздней ночью машина высадила своих пассажиров. И увезла весь свет. Только что лучи фар выхватывали из темноты дома, улицу, а теперь от них снова остался один черный силуэт. Все поглотила тьма.

Халима-апа не торопилась домой.

— Вот эти края и зовут Караджар. Хотела бы я пригласить тебя к себе, да никак не могу…

— Что вы, не беспокойтесь, я до утра здесь похожу, поброжу, — перебил ее Джума.

— Ты слушай: мы с дочерью на одной кровати спим, хоть она уже и взрослая. Это ничего, можно бы тебе на полу постелить, да только не одни живем, там еще три чертовки есть, так они завтра такого наболтают…

— Я ведь сказал, не беспокойтесь, ночь как-нибудь скоротаю, — повторил Джума и пошел было прочь, но Халима не отставала.

— Не глупи, ночь длинная, тебе надо выспаться. Дойдешь до крайнего дома, там была одна свободная кровать. Хозяин сбежал. Ни у кого ничего не спрашивай, ложись себе и отдыхай, а утром с прорабом потолкуешь. Мы завтра, может, уедем отсюда совсем. Так что если больше не увидимся, то прощай. Если надоела тебе своей болтовней, скажи про себя — «безмужняя жена — бесстыдная душа» — и успокоишься.

Джума даже внимания не обратил на ее последние слова. Он пошел в ту сторону, куда указывала Халима, но только чтобы ей угодить. Сам-то он решил провести ночь в одиночестве. Посмотрел вслед женщине, которая словно бы растворилась во тьме, и остановился. Огляделся: стояла какая-то тягостная тишина. Оказывается, самое страшное — остаться одному ночью, в темноте, в незнакомом месте! Он и не заметил, как ноги сами привели его к крайнему дому. Зайти в дом и посидеть в углу, в коридоре… Только где он, этот угол? Хватит ли там места для его щуплой фигурки? В ауле благодать: можно переночевать у кого-нибудь в хлеву или на сеновале.

Джума стоял в узком коридоре. По обеим его сторонам шли комнаты, а коридор, судя по запаху, служил кухней.

В углу он нащупал стол. Сначала под руку попалось полпачки соли. Пошарил еще — коробок спичек. Подхватив «дипломат» под мышку, чиркнул спичкой. Коридор тускло осветился: газовая плита, вся в жире и копоти, на столе изрезанная клеенка, кастрюля с налипшей на стенки вермишелью — да, определенно кухня. И примоститься здесь негде. Нет чтобы скамейку поставить. Что ж делать? Уйти? Но на улицу его не тянуло. Он бросил на пол догоревшую спичку и прислушался. Ох и горазды храпеть. Сейчас он бы и на перине не смог бы уснуть. Если рядом кто-то храпел, Джума, бывало, всю ночь глаз не смыкал. Отец храпел всегда, и порой, когда у них дома бывали гости, ему приходилось спать с отцом в одной комнате. Среди ночи он начинал бродить по дому с одеялом и искать, где бы приткнуться. Мать защищала отца:

— Раз человек храпит, значит, сон крепкий.

А отец отговаривался то спаньем на спине, то низкой подушкой…

Но храп в соседней комнате не был похож на отцовский. Кто-то словно бы вбирал в себя весь воздух, а потом с силой выдувал его. Джуме показалось, что даже стекла позванивают. Позабыв о себе, он стал жалеть тех, кто спал с храпуном в одной комнате. Потом он подошел к двери слева, и остановился на пороге: в комнате была кромешная тьма. Ему показалось — стоит только переступить порог, и он сразу на кого-нибудь наступит. Здесь было тихо, покойно, не то что напротив. Постепенно глаза свыклись с темнотой. Словно слепец, который хочет ступить в воду, он осторожно закинул ногу в комнату и постоял так в надежде, что проснется кто-нибудь из спящих. Однако никто не проснулся. Даже не шелохнулся. Он зажег спичку и сразу же погасил. За этот короткий миг он успел увидеть, что одна из четырех кроватей пуста, и обрадовался.