— Красивая я в этом венке? — спрашивала она у Сердара.

Нобаткулы не стал дожидаться ответа, пошел прочь. Но чем дальше уходил он от канала, тем короче делались его шаги. Наконец он остановился, бросил на траву куртку, которую нес наброшенной на плечи, лег. Светлое безоблачное небо висело над ним. Он не хотел спать, хоть всю ночь не сомкнул глаз, — перед глазами у него кружилась смеющаяся Сельби. Чтобы прогнать наваждение, Нобаткулы сел, потом снова откинулся на траву. Но видение не исчезло. И вдруг… «Бэ, почему это движка не слышно. По ночам его даже в селе слыхать!..»

Он решительно встал, собираясь бежать к насосу, но потом передумал. «В конце концов я свое дежурство сдал и не обязан теперь прислушиваться, работает движок или нет. Бог с ним! Что я ему — нянька? Очень даже хорошо, завтра и мираб, и председатель поймут, кто есть кто. Пусть не выпендривается!»

Нобаткулы успокоился и даже обрадовался. Только тишина была гнетущей, невыносимой. И ему вдруг представилось, как поникла уже достигшая колен молодая кукуруза, пожухли листья фасоли, как зной сжег осыпанный желтыми цветами хлопчатник, а дыни и арбузы сморщились, усохли. Он увидел и Сельби, она шла ему навстречу, прижав к груди охапку вялых вьюнков. Теперь она не смеялась, а была задумчивой, даже печальной. Но что хуже всего, следом за ней бежали люди. Впереди всех председатель, следом за ним Потды-ага. И бежали они не к Сердару, а к нему, Нобаткулы. «Что ты делаешь, сопляк! — кричал председатель. — Урожай вздумал погубить!».

«Пусть что хотят, то и думают!» — Нобаткулы схватил с травы куртку и, волоча ее по пыли, побежал к водозабору. Он летел не разбирая дороги. Пот стекал со лба, ел глаза, рубаха стала мокрой, словно ее выстирали. Нобаткулы бежал, проклиная себя: «Идиот!» — на блоху обиделся и штаны в огонь бросил» — так и получается. Сердар-то всего ничего здесь работает, мало ли что могло случиться…»

Солнце палило нещадно. Раскаленная земля дышала в лицо зноем. Нобаткулы остановился возле арыка. Здесь было пустынно и тихо. Ни Сердара, ни Сельби. Нобаткулы снова разозлился: «Им хоть бы что, работает насос или нет. Небось гуляют где-нибудь под ручку. У Сельби одни шуточки на уме, а этот молокосос совсем голову потерял. Небось, клянется в вечной любви или рассказывает, как ездил в Ашхабад. Велика важность — Ашхабад. Поехал поступать и срезался, про это, конечно, помалкивает…»

Нобаткулы осмотрелся по сторонам, но никого не заметил. «Нет, дружок, так это тебе не сойдет. Люби себе на здоровье, но о работе не забывай. Насос не твой собственный: захотел — включил, захотел — выключил. Я об этом молчать не стану!».

Нобаткулы заглянул в арык: там, где всегда бурлила вода, теперь в жидкой грязи трепыхались, задыхаясь, две серебристые рыбешки. Нобаткулы осторожно спустился вниз, бережно поднял их и, вскарабкавшись наверх, побежал к каналу, чтобы пустить рыбок в воду. И здесь он увидел Сердара, который задумчиво стоял у самой воды и пристально смотрел вдаль.

— Сердар!

Сердар даже не оглянулся.

— Эй, Сердар, оглох что ли?

Но Сердар и тут не услышал его, он, казалось, позабыл все на свете. Нобаткулы стало страшно, он подбежал к другу, схватил его за плечо.

— Эй, что случилось?

Сердар, не говоря ни слова, махнул рукой в сторону белого домика паромщика.

В первый момент Нобаткулы не поверил своим глазам. Белый катер стремительно мчался по каналу. Кружевной шлейф пены тянулся за ним. Катер оседлал высокую волну, и казалось: еще мгновение — и он полетит, как птица. Рядом с загорелым широкоплечим парнем в катере была Сельби. Она смеялась. Ее узкая рука лежала на плече у парня. Встречный ветер сорвал ивовый венок и швырнул его в воду. Белый катер, описав широкую дугу, ткнулся в песчаный берег рядом с домиком паромщика. Первым соскочил на берег парень. Он протянул Сельби руку, но она стояла в нерешительности. Тогда парень вошел в воду, поднял Сельби на руки и понес к дому. А она, та, которой они боялись хоть случайно, пальцем коснуться, обвила шею парня руками.

Нобаткулы даже не успел позавидовать счастливчику. Из дома вышел Каюм-ага. Нобаткулы и Сердар, как по команде, переглянулись. «Сейчас он им задаст!» — подумали они разом, но ошиблись. Вместо того, чтобы отругать парня, Каюм-ага обнял его. Парень, Каюм-ага и Сельби вошли в дом, а Нобаткулы и Сердар все стояли, словно окаменели.

Потом парень стал выносить из дома узлы и чемоданы, складывать их в катер. Затем вместе с дедом на берег пришла Сельби. Они долго прощались. Наконец мотор радостно взревел, катер рванулся и понесся вниз по течению. Когда катер сравнялся с насосной, разнаряженная Сельби встрепенулась, словно собирающийся взлететь жаворонок, и помахала им рукой. Только теперь они поняли, что она уезжает навсегда и утром приходила к ним прощаться.

Первым опомнился Сердар. Он бросился к движку и одним сильным рывком завел его. Прибавил газу, словно хотел, чтобы шум мотора навсегда заглушил в его сердце звонкий смех Сельби. Нобаткулы побежал открывать заглушку. Вывинтил вентиль до упора, будто собирался перекачать всю воду из канала. Всю, до последней капельки.

Потом они уселись рядом на берегу и стали смотреть в ту сторону, где скрылся белый катер. Они смотрели долго, и вдруг Нобаткулы рассмеялся. Он хохотал и катался по песку, и бил по нему кулаком. Глядя на него, стал смеяться и Сердар.

— Ты чего смеешься? — спросил, давясь смехом, Нобаткулы.

— А ты, ты почему смеешься?

Они и сами не знали, почему смеются, ведь им было совсем не весело. А ивы, как всегда, шумели, перешептывались, будто догадывались, в чем причина этого безудержного веселья.

Перевод А. Говберга.