«Вечного владения», как известно, хватило лишь на десять лет до Рештского договора 1732 года и Ганджинского трактата 1735 года. Но здесь мы забегаем вперед...

Пока солдаты копали ретраншемент и обустраивались, Федор на своем гукоре с двумя лейтенантами обследовал протоку Куры-реки. Устье ее оказалось мелким. Да и дальше вверх берега шли низкие, топкие, поросшие камышом. Лесу никакого, лишь кое-где средь камыша — ивняк. Верст пятнадцать прошли на веслах. Сняли берега на карту, определили астрономические пункты, но удобного места для будущей гавани и города не нашли. И в марте, «оставив гукор и эверс с морскими служителями» в Гиляни, с девятью другими судами Соймонов ушел в Астрахань. Два отставших корабля все же добрались до Решта и теперь следовали обратным путем вместе со всеми. Прибыли на астраханский рейд в конце апреля, после Пасхи.

Государя уже не было. В городе всеми гражданскими делами распоряжался губернатор Волынский, всеми военными — генерал-майор Матюшкин. Говорили, что Волынский лютует. Из Сената прибыл к нему указ не вступаться губернатору в духовные дела. Указ явился ответом на жалобу епископа астраханского Иоакима. Тот писал в Петербург, что еще в 1718 году приехал-де в город чрез Персию римской веры патер Антоний, который два года спустя построил без его, епископа, ведома прямо перед православною церковью свою кирху с главою и крестом. Призванный же к нему, епископу, для допроса, отвечал, что кирху возвел по указу губернатора... А в прошедшем году и лютеранский пастор Яган Скилис построил свою церковь подле православного храма и поставил на оной четвероконечный крест. Да мало того, в той же кирхе своею волею от живого мужа обвенчал жену православной веры с драгуном-лютеранином... Отец Иоаким жалобился, что сделать им в Астрахани ничего нельзя из страха пред губернатором Волынским, который запретил духовного приказа судье, под страхом казни, делать что-либо без его повеления.

В принципе Артемию Петровичу наплевать было на сенатский указ. При желании он мог бы и епископа скрутить в бараний рог. Но высокоразвитое чутье, интуиция придворного подсказывали ему, что за указом стоит недовольство царя. А это всегда оказывалось чревато штрафом или потерей должности, а то и опалою. Артемий Петрович с сожалением вспоминал дубинку Петра — наилегчайший из штрафов...

Впрочем, градские дела доходили до Федора Соймонова более в разговорах, в шутках офицеров, у которых были в Астрахани семьи или знакомые среди чиновиков.

Всю весну и начало лета 1723 года заняли приготовления к продолжению кампании. Михаил Афанасьевич Матюшкин, назначенный главнокомандующим всеми войсками и получивший по этому случаю чин генерал-лейтенанта, разделил каспийскую флотилию на три части, поручив командование трем капитан-поручикам — Федору Соймонову, Василью Урусову и Петру Пушкину. Затем назначил командовать сухопутными войсками генерал-майора Трубецкого и бригадира Борятинского, а артиллерию отдал майору Герберту.

В Астрахани ничего не знали о той напряженной дипломатической борьбе, которая шла в Константинополе. Русский резидент Иван Неплюев изворачивался как мог в столице воинственно настроенной Порты, стараясь не допустить интервенции. Однако турки, воспользовавшись ситуацией, ввели свои войска в Персию и заняли территории на северо-западе и в центральных областях. Переводчик Порты заявил Неплюеву, что отныне со всеми претензиями по персидским вопросам русскому царю следует обращаться к Дивану в Константинополе. А поскольку Персия находится в подданстве Порты, русский государь должен немедля вывести все свои войска из захваченных областей. В противном случае Великая Порта вынуждена будет вступить с ним за персидские обиды в войну...

Речи были странные, и следовало прежде всего вызнать, откуда дует сей ветер. Ларчик открывался просто: тот же переводчик за небольшой бакшиш сообщил Неплюеву, что это английский посол подал в Диван меморандум на турецком языке, в котором говорилось о подготовке России к войне с Портою. Еще там стояло, что Порте того бояться не следует, поскольку русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей, все они ему злодеи, и что посему воевать с Россией ныне легко.

В последнем у Порты уверенности не было. Все остальное тоже обстояло не совсем так: мятежник Мир-Махмуд и не помышлял признавать свою зависимость от турецкого султана. И Персия отнюдь не находилась в подданстве Порты. Наоборот, по всей стране росли антитурецкие настроения, развертывалось широкое народное движение против захватчиков. Да и Стамбульский Диван не желал войны с Россией, а судьба персидского шаха была ему глубоко безразлична. Порта зарилась на Грузию, опасаясь, как бы та не перешла в руки России и не перекрыла Порте пути к закавказским магометанским областям. Так что турки пугали на всякий случай, надеясь угрозами убрать русские войска из Закавказья и из закаспийских земель. Но после Полтавы Петра испугать было трудно. Он распорядился, чтобы сделаны были все приготовления на случай войны с Портой, назначил князя Михаила Михайловича Голицына главнокомандующим украинской армией, а Неплюеву написал весьма знаменательное письмо:

«Наши интересы отнюдь не допускают, чтоб какая другая держава, чья б ни была, на Каспийском море утвердилась, а что касается Дербента и других мест, в которых наши гарнизоны находятся, то они никогда во владении персидских бунтовщиков, ни лезгинцев, ни Мирвеиза не бывали, а по собственному их письменному и словесному прошению, как то, бывшему при дворе нашем турецкому послу, явно доказано: под покровительство наше добровольно отдались; и если Порта в противность вечному миру будет принимать под свое покровительство лезгинцев, наших явных врагов, то тем менее должно быть противно Порте, если мы принимаем под свое покровительство народы, не имеющие никакого отношения к Порте и находящиеся в дальнем от нея расстоянии на самом Каспийском море, до котораго нам никакую другую державу допустить нельзя. Если Порта безо всякой со стороны нашей причины хочет нарушить вечный мир, то мы предаем такой беззаконный поступок суду Божию, и к обороне своей, с помощью Божиею, потребные способы найдем».

Письмо, доведенное до всех членов высшего совета Порты, охладило даже самые горячие головы. Однако обстановка в самой Персии была очень сложной. И в это время начался второй этап Персидского похода.

Двадцатого июня суда с войсками вышли в море и две недели спустя, обойдя Апшеронский полуостров, появились в Бакинском заливе, на двадцать верст вдающемся в глубь материка. Осада была недолгой. Баку сдался эскадре. Корабли вошли в удобную гавань, стали на якоря, и Федор Соймонов с другими офицерами поспешил на берег. Невиданный дотоле мир открылся перед его глазами: на склоне холма террасами шел азиатский город. Дома с плоскими крышами, кир (нефтяная земля), узкие улицы. Необыкновенно красивый старый ханский дворец восточной архитектуры и шахская мечеть, круглая Девичья башня на берегу у самой крепостной стены, вырубленная в скале лестница и проход в бассейн... Какое нужно было «искусство, чтоб такой великой труд начать», — записал Федор в тот день в «Экстракте Диурнала».