Он не уставал ездить, глядеть на вечные языки пламени в храме огнепоклонников, разглядывал стены и башни каменного строения, скрытые четырехсаженным слоем воды. Записывал: «И хотя оная стена уже и развалилась, однако в некоторых местах и выше воды знаки есть. А по известиям слышно, якобы в древние времена то строение было на сухом пути, и был то гостиный двор». Соймонов делает вывод об изменении уровня Каспия. Он осматривает и промеряет устье речки Кызылгач, составляет карту исследованных мест. А воротившись в Баку, получает приказ отвезти на своем корабле в Астрахань бакинского султана и трех его братьев...

Состоялась в Астрахани и вторая встреча Федора Соймонова с губернатором Волынским. Вторая, да такая, что, казалось бы, должна навеки развести их в разные стороны, сделать непримиримыми врагами. А вот — на тебе. Поистине: неисповедимы пути Господни...

Обретался в те поры при астраханском порту мичман Егор Мещерский — дрянь человечишко, ни к чему не способный, никчемный, по все дни пьян и шалопут.

За глупость свою, за дерзости, показываемые в шумстве, — упившись, Егор часто начинал кичиться фамилией, будто бы происходящей от известного княжеского рода, — был он взят к генералу Михаилу Афанасьевичу Матюшкину для домашней забавы как шут.

Скучными астраханскими зимами генеральские гости как умели развлекались, потешаясь над мичманскими амбициями. Обычно его поили до бесчувствия, а потом шутники лили ему вино на голову и зажигали. То-то было хохоту... А то — намазывали ему лицо сажею и дразнили. Несчастный пьяница огрызался, когда мог — дрался, а то бранивал обидчиков своих последними словами.

Однажды, очнувшись за столом и услыхав, что разговор идет о губернаторе, хватил чаркою об пол и закричал, что-де Волынский плут! Гости попримолкли. Но что с пьяного возьмешь. Кто-то стал подсмеиваться, кто-то — подзадоривать. Егор разошелся: вся-де фамилия Волынского воровская, и ежели разобраться по совести, то надобно бы его и все семейство с женою и дочерью повесить на единой веревке... Тут кое-кому стало не до смеху. С дальнего конца стола кинулись вон. Но генерал посмеялся, велел налить Егору новую чарку. Тот выпил и свалился под стол. Скоро о нем забыли. Впрочем — не все...

На другой день, когда Волынский воротился из степи от калмыцких улусов, кто-то ему все в подробностях, даже с тем, чего и не было, доложил. Артемий Петрович — мало что не взбесился. Поездка его была утомительной и неудачной, и он уже приехал туча тучей.

Причиной недовольства были калмыки. Дело заключалось в том, что одновременно с губернаторством получил Волынский и должность главного начальника над калмыцкими делами. Пост почетный и выгодный, как казалось то в Петербурге. Однако на месте многое вышло не так. Старый хан Аюка умер, и на власть, а также на ханский титул претендовали сыновья, внуки и даже племянник покойного. В Астрахани ходил упорный слух, будто один из претендентов прислал губернатору табун в сотню лошадей за обещание помощи... Тайные «доброхоты» тут же послали известие о сем деле в Сенат. И скоро оттуда пришел запрос. Артемий Петрович, разумеется, тут же отперся, заявив, что получил в подарок лишь пару никуда не годных кляч, на одной из которых и по сей день возят воду для конторских нужд... Далека Астрахань — поди проверь, кто прав, кто виноват. А страсть к подметным грамотам без подписи у обывателя неистребима во все времена.

Скоро Волынский убедился, что почет сей хлопотливой должности сопряжен с весьма большим беспокойством, а доходы от нее мизерные. Оттого-то и вернулся он из калмыцких улусов, кипя негодованием. И как раз — Егор Мещерский... Артемий Петрович потребовал было объяснений у Матюшкина. Но генерал уклонился и выдал несчастного мичмана грозному губернатору головою. Он даже заявил, что рядиться из-за дурака не станет и что Волынский волен взыскивать на том, как пожелает. Позиция, прямо скажем, довольно бессовестная.

И вот несколько времени спустя, когда в Астрахани наступили морозы, губернатор послал за Егором, как бы за надобностью. А когда тот явился, приказал холопам своим привязать мичмана к деревянной кобыле и бить батогами нещадно... Полуживого, без платья выбросили Мещерского на лед и оставили там замерзать. Как он добрался до жилья — никто не знает. Оклемавитись, поволокся мичман с повинной и жалобой на понесенные обиды к своему начальству. А приписан-то он был к команде капитана Соймонова. И Федор Иванович, только-только вернувшийся из похода, выслушав жалостную историю унижений дворянина и офицера, осерчал... Надевши шпагу, он отправился в канцелярию губернатора с претензиями. Разговор вышел крутой.

— Хотя вашему превосходительству гневно будет, — заявил под конец Соймонов, — однако ж я такого мучительного ругания для дворянина и служителя морского терпеть не могу. А поскольку сатисфакции от вас господину мичману никакой не учинено, подам рапорт по команде...

Волынский попробовал было прикрикнуть. Капитан-поручик того не позволил. Гайдуки губернаторские из-за двери выйти не решились. Лицо и голос у Соймонова были таковы, что все понимали — поколет шпагою, не остановится. Да и Волынский в глубине души опасался, помнил какую-то связь капитан-поручика с царем. Решил отмахнуться: авось пронесет... Или капитан о намерении своем забудет... Но Федор Иванович не забыл. Написал доношение и честь честью в открытую послал оное в Адмиралтейств-коллегию в столицу...