Он не зерно —

Жену благодарил.

Пусть вечно длится звездное мгновенье

Для тех, кто хочет бескорыстно жить,

Кто все богатства мира без сомненья

К ногам любимой может положить!

А дальше?

Дальше — жизнь путем привычным

Вновь потекла как бы сама собой!

Свой долг общественный с сугубо личным

Вновь совместил, как раньше, мой герой.

Он жил, как все, — о деле беспокоясь

И о семье: забот невпроворот.

Спешил домой с работы, как на поезд,

И на работу — как на самолет.

Не роль играл, а жил. Не мог иначе,

И потому, наверно, потому

Умел он слезы отличать от плача,

И люди шли за помощью к нему.

И вот однажды услыхал случайный

Застенный, приглушенный разговор —

Сотрудница своей делилась тайной,

Беду не ставя никому в укор:

«…Всем хороша, фигура — загляденье

И умница, и только вот лицо…

И дочь не дочь, а словно наважденье.

Смотреть боюсь — вдруг разревусь, и все.

А тут еще отец ударил спьяну…

Неужто мне так мучиться вовек?»

«Ты к Аверьянову сходи, к Ивану.

Он, говорят, душевный человек…»

И вот пришла.

И смотрит, как на бога,

Как будто он один и только он

Ей может выдать, не сходя с порога.

Какой-то чудодейственный талон.

«Я знаю, да», — сказал он и смущенно

Закашлялся — проговорился вдруг!

Она ждала с лицом завороженным,

Глаз не сводя с его бессильных рук.

О сколько было в этом взгляде муки

И ожиданья чуда — бог ты мой!

Когда б он стал в тот миг тысячеруким.

То каждой бы развел ее с бедой.

И словно отряхнувшись от гипноза,

Полез в карман за носовым платком…

Зерно под ноготь влезло, как заноза.

Напомнив о могуществе своем…

. . . . . . . . . .

О результатах он узнал по слухам —

Прополз по коридорам шепоток:

Не то к уродке вызывали духов.

Не то известный экстрасенс помог.

И о себе нелестный отзыв тоже

Услышал он. Сотрудница клялась,

Что Аверьянов, эмэнес, похоже,

Душевный человек, но ловелас.

Он посмеялся грустно. Это ж надо!

И впрямь — потемки женская душа.

Должно быть, часто путают наряды

И ложь и правда, на люди спеша.

Добро и зло — как различить их строго?

То решкой выпадают, то орлом.

Ну а ребро? Оно, должно, от бога,

Погрязшего в двуличии своем.

Что до людей, то разве же не странно:

Река, любя, разводит берега…

. . . . . . . . . .

Евгений тронул за плечо Ивана:

«Ты что, старик? Не видел старика?

Заснул, должно быть. Пьяный или шизик,

А ведь, признаться, сильно напугал!

Итак, о чем мы спорили — о жизни?

Я не расслышал, что ты мне сказал?».

Он был напорист, друг его Евгений.