Напряжно, но жить можно. Стоит только отрешиться от грустных мыслей о том, что майор Окалина вот ни разу не шутила. В ней от Петросяна только принадлежность к одному виду приматов, больше ничего. Тетка дико серьезная, жутко конкретная, с руками по локоть в крови, с чувством долга размером с гору, отягощенная дочерью, которую я уже научил плохому, заставив формировать из псевдоматерии скандальную для местного времени стрижку лобка, а затем еще и уболтал невинного призрака несколько раз подержать мой писюн с пустой бутылкой, ибо лечение Симулянтов важно…

Хорошо дома. Хорошо одному. Наконец-то можно помыслеблу…

Катастрофы. Знаете, чего никогда не делают катастрофы? Они не стучатся в дверь.

Звук раскрывшегося лифта, еле услышанный мной через дверь, тут же сменило бодрое топанье босых ножек по плиткам коридора. У меня было около двух секунд на осознание происходящего, а затем… дверь в комнату рванули, срывая все контрольные куски изоленты, чтобы тут же отрывисто, на русском и по-женски заорать «Викта, куда пропал?!». На пороге стояла одетая в полусползшую майку Янлинь.

Встала, если уж быть точным. Замерла, глядя в клубящегося за порогом меня!

В этот момент я ничего не осознавал. Безудержно утягиваемый в раскрытую дверь, я руководствовался единственным импульсом, единственным отчаянным желанием, настолько сильным, что оно казалось мне важнее собственной жизни, важнее всего. Не навредить девушке. Ни в коем случае не позволить ей оказаться внутри меня, чего бы это не стоило. В тот момент я даже не понимал, что испытываю эмоции и, собственно, желания.

Когда я на голом непонятном инстинкте рванул от двери, свиваясь в несколько тугих струй, переплетенных друг с другом как дерущиеся или трахающиеся змеи, пришла боль. Это была не обычная старая добрая боль, а ощущение, выведенное на совершенно новый, недоступный человеку уровень. То, что я сотворил на инстинкте, ощущалось как идущие один за другим открытые переломы, вывихи, смещения и ушибы. Ошеломленный тем, что только потом будет воспринято как боль, я ломал и ломал своё бесструктурное тело, сжимая его в дальнем углу комнаты. Дальше от неё. Еще дальше. Стать еще плотнее!

Превращение в человека? О такой возможности я вспомнил далеко не сразу.

Потом. Через минуту. Когда выворачивающее и ломающее чувство начало моими мозгами интерпретироваться как боль. За гранью того, что я когда-либо испытывал.

— Ыыыы…, — простонал я, скрючиваясь в форму эмбриона на полу. Потом, почти через час, до меня дойдет, что, став человеком, я не чувствовал ни малейших негативных ощущений. Не было ни боли, ни чувства взрывающихся клеток тела, мышцы не выворачивались, ломая кости, а мозг не шевелился, отчаянно пытаясь покинуть череп. Потом. Просто тело было напугано до усрачки. Даже за усрачкой, если такая станция есть. А может быть, она и есть, причем я первый, кто на ней вышел.

Меня колотило, потел как последняя сволочь, в глазах всё вертелось, а еще… еще меня с недетской силой трясли за плечи две китайские руки, а противный от пронзительности голос орал что-то невнятное, но определенно заботливое и тревожное.

Да, мы, люди, такие. Мужчины необъяснимо нежно и с заботой относятся к молодым изящным и прекрасным китаянкам, которые часто раздеваются в их присутствии, да еще и кончают как пулемет. Тоже в присутствии. Девушкам, видимо, даже тем, кто удерживают дистанцию, тоже вполне небезразличны молодые люди, с которыми они остаются голыми один на один и трутся гениталиями к взаимному удовлетворению. Пусть даже и без пулеметной части. Никто не совершенен. Хотя, какие мои годы? Может быть, еще откроется способность к этому. Вот она будет рада. А уж как я буду!

Потом было всё как в тумане. В меня пихали горячий чай, который я глотал, продолжая трястись как груша. Рядом нарисовалась баба Цао, тут же начавшая скрипучим нервным голосом вызывать кого-то по интеркому, оказавшемуся не совсем интеркомом. Затем в дверь просунул любопытную тыкву Салиновский, но тут же был изгнан ссаными тряпками. Потом, в какой-то момент, к продолжающему пузырить чай мне, почему-то обнимаемому Янлинь и поглаживаемому по голове, прибыла растрёпанная как сразу после бурного секса Нина Валерьевна Молоко в сопровождении троих ну очень серьезных мужиков с мордами закоренелых убивцев. Я от их вида даже слегка в реальность вернулся. Легкий укол в руку, туман возвращается, становится гуще. Недоумеваю, почему туман, ведь туман это был я, а теперь я ёжик в тумане, но на этом момент вырубаюсь нафик.

Белые стены, белый потолок, милые глазу решетки лабораторной камеры. Ну, в смысле той, где ты сидишь и лежишь в ожидании, когда тебе снова воткнут куда-нибудь что-нибудь, чтобы считать какие-нибудь параметры. Похоже, конечно, на тюрягу, но зато можно выспаться без КАПНИМ-а, который надоел хуже горькой редьки. Может, Янлинь я как раз из-за экзоскелета понравился? Типа непривычно, зато можно держаться за всякое. Ну, во время всего такого.

Мысли тут же переключились на девушку, начал вспоминать её обеспокоенное лицо. Странно, в принципе, учитывая, что я у неё далеко не единственный. Мне самому она небезразлична, но сам-то бывший пария. Ценю всех своих немногочисленных друзей и знакомых, не только идущего на поправку Салиновского, становящегося всё больше похожим на человека, но даже Димку, бабу Цао, Палатенцо и, тьфу-тьфу, её мать.