Битнер серьезно кивнул, принимая его пожелание, развернулся и пошел прямо в стену. Но вдруг, не доходя до нее шага, остановился, опустил голову, словно о чем-то задумался, и вдруг, развернувшись, сделал шаг назад, к Вене.

– И вот еще что, брат, – Рудольф как-то странно улыбнулся, – опасайся брюнетки с зелеными глазами.

– Брюнетки? – удивился Вениамин. Если бы он мог, он бы привстал, но в этом состоянии он даже веки был не в состоянии поднять. Он спал.

– Обычно оно выглядит как молодая девушка среднего роста, брюнетка с зелеными глазами, – ответил Рудольф.

– Оно? – удивился Веня, – ты сказал «оно»?

– Да, – кивнул его собеседник, – оно выглядит как женщина, но не является женщиной. Это вообще не человек и не вампир. Это Понятие.

– Понятие? – пробормотал удивленный Данилов. – Какое еще понятие? В каком смысле?

– Скорее, в гегельянском, – развел руками призрак, – как синоним действительного понимания сущности всего. В данном случае – нашей с тобой сущности, нашей с тобой подлинной природы.

– Почему я должен этого опасаться? – подумав, наконец спросил Веня.

– Это существо может сделать с тобой всё, что захочет, – голос Битнера был уже едва слышен. – Может развоплотить, вновь превратив в простого человека. Может, наоборот, сделать более могущественным. Или вообще сделать так, что ты просто исчезнешь, причем, сразу везде – во всем мирах.

– Во всех мирах? – похоже это была ночь открытий и вопросов. – Миров много?

– Посмотрим, – непонятно ответил Рудольф и неожиданно горячо зашептал, – однажды, лет сто назад, я случайно увидел ее издалека и сразу же всё понял. Но тогда мне удалось скрыться до того, пока она не подняла на меня глаза. Я бежал тогда в другую страну, на другой континент, так мне стало страшно. И знаешь, больше всего мне было страшно оттого, что она притягивала меня, я хотел ее увидеть хоть издали, хоть одним только глазком. Хотел всем своим сердцем, всей душой. А еще лет через пять я стал искать ее, потому что она приходила ко мне каждую ночь в моих мечтах.

Он замолчал, и Веня тоже лежал молча, не зная, что на это сказать. Но Рудольф покачал головой, словно в отчаянии и продолжил:

– Знаешь, когда ты живешь очень долго, то жизнь постепенно приедается. Кем я только не был, чего только не испробовал, думаю, что вообще всё, что можно. И все в конце концов надоело. Я искал приключений, ни одна война в мире за последние сто лет не прошла без моего участия. Я лез в самое пекло, меня обожали союзники и ненавидели враги. Вот и на эту войну я поперся тоже в поиске лекарства от скуки. Мне было глубоко наплевать на Гитлера, на идеологию – я хохотал над речами Геббельса и поражался тому, как народ терпел всю эту шутовскую камарилью. Всё, что мне было нужно – это непередаваемое чувство опасности, горячки боя. Но, знаешь, брат, это тоже надоедает. Когда ты знаешь, что убить тебя почти невозможно, то постепенно теряешь это бодрящее чувство опасности. Ты и убил меня лишь потому, что я слишком, слишком расслабился. В любой другой момент я успел бы увернуться, мгновенно переместиться в сторону. Но, видно, пришел мой час, который есть у каждого, даже у таких, как мы.

Веня видел, что его словно бы затягивало в стену и он, сопротивляясь из последних сил, продолжал говорить:

– И тогда, когда мне все надоело, я понял, что мне нужна она или оно, чем это ни являлось. Смерти, развоплощения, даже превращения в обычного человека я уже не боялся, во всем можно найти свои плюсы. Но она могла мне подарить и другое, нечто совершенно непредставимое, пусть на такой исход и был один шанс из всех возможных.

Битнер поднял голову, посмотрел на Веню и с глубокой грустью прошептал:

– Я искал ее везде, но вместо нее нашел тебя.

Он покачал головой, развернулся и не сказав больше ни слова растворился в стене кабинета, ставшего спальней Данилову.

А Веня все так же продолжал лежать, глядя на пустую комнату сквозь плотно прикрытые веки. Ему было грустно, но одновременно он понимал, что это правильно, все идет так, как и должно идти.

Оставшееся до утра время он думал о словах Битнера в отношении того, что он может создать себе друга, но так ничего и не решил. Убивать друзей он не хотел, даже понимая, что тем самым дарует им новое существование. Просто не мог сделать этого без их согласия. Но кто поверит ему, кто согласится на смерть добровольно? Скорее, сочтут его сумасшедшим. Уголки губ спящего Вениамина тронула легкая улыбка.

А еще он думал о брюнетке с зелеными глазами, представлял как она может выглядеть и чего от нее ждать. Но думать о ней было сложно, поскольку он так толком ничего и не понял из слов Битнера о ней.

А за окном уже ложились предрассветные сумерки. Скоро прозвенит будильник и Веня откроет глаза, чтобы поднявшись, идти на службу.

Как странно все бывает в жизни. Ровно через три дна, гуляя в обеденный перерыв по разбомбленным улицам Вены, которые усиленно приводили в порядок, майор Данилов случайно вышел к маленькому, словно чудом сохраненному скверу с аккуратными дорожками и удобными скамейками. Он выглядел так, слово здесь и не было никакой войны. Надо же, – подумал Вениамин, шагая по ровным аллеям в тени старых деревьев, – как здесь тихо и красиво, просто островок довоенной Вены среди всеобщей разрухи.

Он уже хотел приземлиться на одной из скамеек напротив крохотного прудика, как вдруг увидел уличного художника, разложившего на траве свои картины. Веня не то чтобы был большим ценителем живописи, но после всех ужасов войны эта сцена умилила его. Он подошел, вежливо поздоровался и стал рассматривать выставленные на продажу работы. Глаза его скользили по пейзажам и портретам и он уже даже подумывал приобрести себе что-то на память, а заодно и поддержать явно голодающего художники, вон он как плохо выглядит, словно высохшая мумия, да еще и кашляет так нехорошо! И когда он уже хотел открыть рот, чтобы поинтересоваться ценой, его взгляд остановился на небольшом портрете, прислоненном к стволу дерева чуть в стороне от остальных картин. Несмотря на то, что он ее никогда в жизни не видел, лишь однажды слышал о ней от почти уже исчезнувшего призрака, он сразу понял, что это она. Просто никем другим эта мастерски изображенная брюнетка с зелеными глазами и чуть припухшими как у ребенка губами быть не могла.