Шрифт:
Хотя она едва могла представить себе идею еды, она откусила кусочек хот-дога, с болью осознавая, что он наблюдает за тем, как она жует.
— Итак, все эти дни ты ждал меня... Ты хотел что-то обсудить, или хотел, чтоб это было просто сидение в неловком молчании?
Пожалуйста, скажи что-нибудь.
Он потянулся вниз, чтобы поднять журнал. Его обложка была помята и заляпана водой. Либо он вытянул его из мусора, либо читал. Судя по всему, несколько раз.
Он молча перевернул журнал на изъеденную страницу — ее статью. Джули вздрогнула и отвела взгляд. Ее статья в его руках была предельной уязвимостью. Как будто ему нужно было просто сжать кулак, чтобы раздавить ее.
Черт, да этот мужчина мог раздавить ее одним словом.
А потом он начал читать.
Последние несколько недель я занимаюсь тем, чем занимаюсь ужасно часто. Я влюбилась.
Потом я пошла и сделала что-то безумное. Что-то замечательное. Я утонула в любви. Я осталась после первого поцелуя, первой шутки, первой ссоры.
Но я всё сделала все неправильно. Я играла, как будто это была игра, и разбила чье-то сердце.
И в процессе разбила свое собственное.
Джули моргнула, борясь с новым приливом слез. Написать эти слова было достаточно сложно. Услышать их из его уст...
— Не надо, — тихо сказала она. — Пожалуйста.
Но он читал дальше, как будто не слышал ее протеста.
Чертовски больно ли это? Да. Скучаю ли я по нему больше всего на свете? Да.
Но смогла бы я вернуться и влюбиться в этого парня заново, даже зная, что все закончится плохо?
Безусловно.
Потому что, несмотря на то, что я писала все эти годы, самое лучшее в любви — это не хихиканье, не флирт и даже не первый поцелуй.
Самое лучшее наступает после всего этого. Это осознание того, что он знает, что ты не умеешь готовить, но притворяется, что позволяет тебе попробовать. Это когда ты ненавидишь бейсбол, но все равно смотришь его, потому что это заставляет его улыбаться.
Настоящая любовь — та, которая имеет значение, — это отдать свое сердце кому-то даже после того, как он попытается вернуть его обратно.
И знать, что ты будешь отдавать ему свое сердце снова и снова. Если только он попросит.
Пальцы Митчелла слегка сгибались вокруг страниц, когда он прервался.
Несколько мгновений они сидели в напряженном молчании, и Джули едва осмеливалась дышать.
Не смела надеяться.
— Ты это серьезно? — спросил он наконец, его голос звучал хрипло, совсем не похожим на безупречного, уверенного Митчелла, которого она знала.
— Да, — мягко ответила она. — Единственное, что могло бы быть более искренним, это если бы они забрызгали страницу моей кровью.
— Прекрасное видение, — сказал он небрежно.
Она попыталась закатить глаза на его неубедительную попытку юмора, но вместо этого наблюдала, как ее рука нашла его руку на скамейке в парке.
— Митчелл. Не мог бы ты... не мог бы ты... просто... пожалуйста, пожалуйста, скажи мне, будет ли у меня еще один шанс.
— Еще один шанс ради чего, Джули?
Она заставила себя посмотреть ему в глаза.
— Ради тебя. Ради нас. Ради отношений с тем, кто мне дорог.
Его рука медленно протянулась, и он провел большим пальцем по ее щеке.
— Кто тебе дорог?
Джули ненадолго закрыла глаза от его нежного прикосновения, не смея надеяться.
Он заговорил снова.
— Я влюбился в тебя здесь, знаешь ли. На этой скамейке, наблюдая, как ты ешь хот-дог, словно голодное животное.
Ее глаза распахнулись, но он накрыл двумя пальцами ее губы, не давая ей заговорить.
— То, как я разговаривал с тобой в тот день в доме Келли, непростительно.
Она подняла плечо. Ну, да.
Его глаза опустились на ее подбородок, словно он не мог смотреть ей в глаза.
— Я так долго держался за свое безумие, ненавидя тебя. Но я прочитал твою статью и понял, что ты тоже страдаешь, и я не мог перестать переосмысливать то, что я сказал, и понял, что никогда не извинялся. Никогда не просил у тебя прощения.
Он прислонился лбом к ее лбу и глубоко вздохнул.
— Правда в том, Джули, что я не думал о пари, когда был с тобой. Я пытался. Я пытался все время, но когда я был с тобой, не было места ни для чего, кроме тебя. Впервые я хотел отношений ради человека, а не ради безопасности.