Обильный материал для реконструкции идеологии хунну, полученный из курганов Ноин-Улы, детально проанализирован С.И. Руденко (1962б, с. 87–92).

Палеоантропологический материал по хунну невелик и фрагментарен, к тому же, не совсем однороден, что связано с различиями в их этническом составе. Наиболее крупная сборная серия — около 38 черепов — получена из хуннских погребений различных районов Монголии (Тумэн Д., 1985, с. 89). Г.Ф. Дебец (1948, с. 120–123), И.И. Гохман (1960; 1967; 1980) и Н.Н. Мамонова (1974, с. 227, 228; 1979, с. 204–210) относят черепа из могильников хунну Забайкалья к палеосибирскому, точнее байкальскому, антропологическому типу большой монголоидной расы, отмечая их сходство с черепами из неолитических погребений Прибайкалья и отличие от черепов из плиточных могил. Этими же особенностями характеризуются черепа из могильников Дархан и Сухэ Батор в Монголии.

И.И. Гохман (1960, с. 166), исследовавший черепа из Иволгинского могильника, предположительно выделяет среди жителей Иволгинского городища местную, аборигенную, группу населения, прослеживаемую на этой территории с энеолита, и хуннскую, имеющую сходство с погребенными Ноин-Улы, что согласуется с археологическими данными о неоднородности этнического состава населения Иволгинского городища. Г.Ф. Дебец (1948, с. 121) констатировал европеоидную примесь на одном черепе из Ургун-Хундуя.

Д. Тумэн (1985, с. 89–91) фиксирует единство антропологического типа хунну Монголии и Забайкалья, отмечая, что у хунну Забайкалья лицо чуть выше, чем у хунну Монголии. Она же прослеживает расовое сходство хунну с носителями культуры плиточных могил центральной Монголии, что свидетельствует, по ее мнению, об их генетическом родстве. В то же время она считает, что черепа из плиточных могил восточной Монголии довольно сильно отличаются от черепов хунну пропорциями мозгового и лицевого отделов. В центральной Монголии выделяется краниологический материал хуннского могильника Найма Толгой (три черепа), характеризующийся европеоидными чертами с монголоидной примесью. Именно поэтому Т. Тот сближает эту серию с краниологией усуней Южного Казахстана и считает, что в центральных районах Монголии происходило смешение европеоидных и монголоидных по типу групп населения (Toth Т., 1967, p. 406, 407). По мнению Д. Тумэн (1985, с. 93), основная часть краниологического материала хунну свидетельствует о значительном расовом сходстве с поздними кочевниками и современным населением Монголии, прослеживаемом по продольному, поперечному и высотному диаметрам черепа, ширине и горизонтальной профилировке лица. Однако такое заключение представляется излишне прямолинейным. Волосы хунну, погребенных в Ноин-Уле, были черного цвета и по форме типичны для монгольской расы (Дебец Г.Ф., 1948, с. 123; Руденко С.И., 1962б, с. 111).

Возможное присутствие потомков хунну в составе гуннов, достигших Центральной Европы, в какой-то мере отражает краниологический материал могильника Мезоншентяно и других некрополей Венгрии, имеющий сходство с материалом хуннских некрополей (Ноин-Ула и др.) (Дебец Г.Ф., 1948, с. 121; Toth Т., 1962, p. 253), но он очень невелик, и к заключениям, следующим из него, надо подходить с осторожностью.

По вопросу об этнической и языковой принадлежности хунну среди исследователей нет единства. Большинство авторов, в том числе А.Н. Баскаков (1964, с. 1, 3), Л.Н. Гумилев (1960, с. 49), В.С. Таскин (1968а, с. 13–19), Л.Л. Викторова (1980, с. 121, 123), считают, что язык хунну был тюркским. М.А. Кастрен, М.Г. Рамштедт и некоторые другие исследователи полагали, что хуннский язык был общим, еще не дифференцированным, для предков тюрок и монголов (Castren М.А., 1857, s. 35, 36; Ramstedt М.G., 1937, s. 81–91). Существует мнение (Н.Я. Бичурин, Ц. Доржсурэн, Д. Наваан) о монголоязычности хунну. Г. Сухбаатар (1976, с. 123–133) говорит о прямом родстве протомонголов с хунну, что согласуется с трактовкой Д. Тумэн антропологического материала. А.П. Дульзон (1968, с. 177), Л. Лигети (Ligeti L., 1950, p. 141–185), Э. Дж. Пуллиблэнк (1986; Pulleyblank Е.G., 1962, p. 239–265) предполагали, что язык хунну относился к енисейской семье языков и был близок кетскому, что представляется менее вероятным. Недавно Г. Дёрфером была высказана точка зрения, поддержанная Л.Р. Кызласовым, согласно которой язык хунну не сохранился до настоящего времени и относится к вымершим (Doerfer G., 1973; Дёрфер Г., 1986, с. 77; Кызласов Л.Р., 1979, с. 142). Такая разноречивость мнений объясняется крайне малым количеством языкового материала хунну (около 20 слов и двустишие, объемом 10 слогов), известного, к тому же, в транскрипции китайских источников.

Остается нерешенной и проблема происхождения культуры хунну, что в значительной мере обусловлено слабой археологической изученностью восточных районов Центральной Азии. Можно предполагать полиэтничность хунну. Некоторую роль в их генезисе сыграло население культуры плиточных могил, которое в основном, по-видимому, было ассимилировано хунну и вошло в их состав. На это указывают археологический материал (детали орнаментации керамики, традиции металлургии меди, косторезного производства, звериного стиля) и данные антропологии (Тумэн Д., 1985, с. 93).

В состав хунну вошли, очевидно, также кочевые племена Ордоса I тысячелетия до н. э., культура которых выявлена пока слабо. Исследованное в местности Ваньгун погребение IV–III вв. до н. э. сходно с хуннскими по ритуалу (яма с уступами, черепа быка, лошади и собаки на деревянном перекрытии) и инвентарю (керамика, бронзовые украшения, роговые изделия). Шесть погребений того же времени, обнаруженные у д. Таохунбала и одно — у д. Дунсухао, по керамике и обряду захоронения в грунтовых ямах, на спине вытянуто, головой на северо-восток, по мнению авторов раскопок, аналогичны погребениям II–I вв. до н. э. некрополей Эрланьхугоу и Сичагоу, предположительно связываемым с хунну (Миняев С.С., 1979а, с. 75, 76). Наиболее ярко протохуннские черты, по мнению С.С. Миняева (1987б, с. 144, 145), представлены в памятниках скифского времени юго-западной Маньчжурии, объединяемых в культуру «погребений верхнего слоя Сяцзядянь». С памятниками хунну их сближает ритуал захоронения в деревянных гробах, обставленных каменными плитами. В сопровождающем инвентаре представлены бронзовые зооморфные бляшки, пуговицы, колокольчики, имитации раковин каури, поясная пластина с изображением сцены охоты. Среди оружия имеются крупные бронзовые черешковые наконечники стрел — трехлопастные и типа срезней, что свидетельствует о применении большого лука. Подобный состав инвентаря в дальнейшем становится характерным для хунну.

Прослеживаются определенные связи и с населением Горного Алтая: сходные черты изобразительного искусства; захоронение покойников в двойных камерах.

Исторические судьбы хунну, оставшихся в Центральной Азии, не выяснены из-за плохой изученности археологических памятников населения Монголии II–V вв. Отдельные элементы культуры хунну прослеживаются в культуре тюркоязычного населения Центральной Азии VIII–IX вв. Конструкция сложного лука уйгуров была аналогична устройству лука хунну, а керамика уйгуров — вазы с вертикальным лощением — напоминает вазообразные сосуды хунну (Кызласов Л.Р., 1969а, с. 74, 75, рис. 24; 1979, рис. 121, 137). Подобно хунну, уйгуры строили крепости, прямоугольные в плане, которые были опорой их господства в покоренных землях. Вероятно, не случайно в китайских источниках (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 214) указывается, что язык хунну сходен с языком племен хойху (ойхор, уйгуров), входивших позже в состав тюркоязычных по преимуществу племен теле, что говорит в пользу мнения о тюркоязычности хунну. Китайские династийные хроники считают потомками хунну алтайских тюрок, ссылаясь при этом на тюркские легенды, повествующие о происхождении тюрок от хунну.

Здесь рассматриваются культуры западносибирской лесостепи, охватившие пространство от восточных склонов Урала до междуречья Иртыша и Оби, включая на востоке среднее течение р. Омь. Это — огромная территория, протяженностью около 1500 км с запада на восток и до 400 км с севера на юг. Расположенные в этом ареале культуры и группы памятников, выделенные в культурно-этнические типы, имели ряд общих черт, обусловленных общими элементами генезиса, а также тесными взаимными контактами. К концу I тысячелетия до н. э. — началу I тысячелетия н. э. вся эта территория оказалась занятой одной саргатской культурой. Однако изученность этого огромного ареала неравномерна. Наиболее исследованы районы лесостепного Зауралья и Прииртышья.

Изучение памятников лесостепи Зауралья и Западной Сибири началось в 60-70-х годах XIX в. и первоначально проводилось краеведами-любителями, занимавшимися преимущественно раскопками курганов и сбором сведений о находках древних предметов, местоположении городищ и курганных могильников (Зырянов А.Н., 1863; 1881; Голодников К., 1879; Словцов И.Я., 1884 и др.). Позднее эту работу проводили в небольшом объеме специалисты-археологи и полупрофессионалы (Анучин Д.Н., 1887; Уваров Ф.А., 1887; Зограф Н.Ю., 1879; Heikel А., 1894; Минко М.К., 1907; ОАК за 1894, 1896 гг.; Толмачев В.Я., 1913). Сведения о городищах и курганах по левым притокам Тобола, Исети и Пышме, поступившие в Археологическую комиссию, были систематизированы А.А. Спицыным (1906б), поднявшим вопрос о назначении зауральских городищ, их соотношении с курганами и связях с древностями Прикамья и Минусинских степей. Большой материал к археологической карте восточных склонов Урала и прилежащей части лесостепи был собран В.Я. Толмачевым (1913). Однако в целом дореволюционные исследования не были систематическими, не шли дальше сбора фактического материала и проводились часто на низком методическом уровне. Они не дали четкого представления об отдельных этапах развития населения Зауралья и Западной Сибири и специфике их культуры. При разрозненности имевшихся фактов исследователи даже не ставили эти задачи.