Усунь описывается как крупное кочевое владение. «Усуньцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а со скотом перекочевывают с места на место, смотря по приволью в воде и траве». «Народонаселение 120 000 кибиток, 630 000 душ, строевого войска 188 800 человек. Земли ровные и травянистые. Страна слишком дождливая и холодная. На горах много хвойного леса» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190). В составе стада много лошадей. Хотя данные о численности населения были примерными для народов, удаленных от территории Китая (Hulsew'e A.F.Р., 1979, p. 30), указанное количество свидетельствует о том, что владение относилось к крупным, с ним сравнимы только Большие Юечжи и Кангюй. Недаром о нем сказано: «Усунь считается одним из сильнейших владений» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190). Во главе общества стоял правитель, носивший титул гуньмо, очевидным было социальное расслоение общества, с выделением «богатых». В хрониках приводятся сведения о происхождении и возвышении усуней, их политической истории со II в. до н. э. примерно до III в. н. э. Основное место в хронике занимает изложение династийных распрей у усуней между сторонниками хунну и Ханьского Китая. С последним усуни вели постоянные войны, однако Ханьский Китай был заинтересован в союзе с усунями для борьбы против хунну. Он заключал даже брачные союзы с усунями. Сами усуни тоже вели завоевательную политику, подчиняя себе многие другие владения, среди которых, возможно, было и небольшое кочевое владение Хюсунь (Зуев Ю.А., 1977, с. 290), локализуемое на востоке Алайской долины, вблизи Ферганы (Мандельштам А.М., 1957, с. 57). О нем говорится, что это «отрасль древних сэсцев», «обыкновения и одеяния сходны с усуньскими» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 188). Во II в. н. э. один из вождей сянбийского племени покорил на западе все земли до территории усуней (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 154). Позднее, в IV в. н. э., другой сянбийский владетель покорил «древние усуньские земли» (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 193), и, наконец, в V в. н. э. племя жужаней заставило их выселиться в «Луковые горы» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 258), под которыми подразумевается не только Памир, но и Тянь-Шань (Бартольд В.В., 1963, с. 30; Кибиров А.К., 1959б, с. 108). Это — последнее упоминание владения Усунь. Здесь сообщается также об обмене посланниками между Усунь и Китаем.

Кангюй — владение, описываемое в Шицэи как малосильное (90 тыс. войска), признающее на востоке власть хунну, на юге — юечжей [6] , смежное с Даванью (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 150). Но в Цяньханыну (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 184–186) оно фигурирует уже как крупное владение: народонаселение состоит из 120 тыс. семейств, 600 тыс. душ, строевого войска 120 тыс. душ, независимое от Ханьского Китая, однако по-прежнему признающее на востоке власть хунну (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 184–186; Кюнер Н.В., 1961, с. 174–182; Толстов С.П., 1948б, с. 144–146; Бернштам А.Н., 1949б, с. 90–98; 1952, с. 214, 215; Кляшторный С.Г., 1964, с. 161–171 (там же литература вопроса); Литвинский Б.А., 1967, с. 34–37; McGovern, 1939, p. 134, 135; Tarn W.W., 1951, p. 291; Pulleyblank Е.G., 1966). На северо-западе Кангюй граничил с владением Янцай (возможно, сармато-аланские племена северного Прикаспия). В Хоуханьшу сообщается, что владение Янь, лежащее к северу от Янцай, платило Кангюю дань пушниной (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 229). Владетель Кангюя пребывал в стране Лоюени, в городе Битянь, и имел летнюю резиденцию в семи днях пути от Лоюени. В подчинении Кангюя находилось пять малых владений: Сусе, Фуму, Юни, Ги и Юегянь. Таким образом, это было политическое объединение ряда кочевых племен. Вопрос о локализации Кангюя и подчиненных ему владений породил много гипотез. Общепризнанными считаются его родство с авестийской Кангхой и расположение основной части на Сырдарье. Из очень скудно изложенной в хрониках политической истории Кангюя можно предположительно установить его восточные пределы. Известно, что кангюйцы принимали косвенное участие в давань-китайской войне (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 165, 166), т. е. находились вблизи Ферганы. Особенно подробно изложены события, связанные с походом мятежного шаньюя хунну Чжичжы на запад, на земли Кангюя. Здесь он даже вступает в брачные связи с домом Кангюя, но затем, по своему вероломству, разрывает их, убивает нескольких кангюйцев и возводит город на р. Дулай (Талас) (Материалы по истории сюнну…, 1973, с. 125, 126), что позволяет восточными пределами Кангюя считать территорию вблизи Таласа. Союз с хунну понадобился Кангюю в первую очередь для войны со своими постоянными союзниками — усунями. Есть сведения, что кангюйцы вторгались на территорию усуней даже восточнее города Чигу (Материалы по истории сюнну…, 1973, с. 127). Что касается южных пределов, то кангюйцы не только граничили с юечжами, но и заключали с ними союзы (Васильев Л.С., 1955, с. 118).

Таким образом, в период своего расцвета на рубеже и в начале нашей эры Кангюй занимал обширную территорию от Таласа по среднему и нижнему течению Сырдарьи. Основным центром, вероятно, была средняя Сырдарья, район Отрара (Кляшторный С.Г., 1964, с. 179). Что касается локализации пяти малых владений, то основные точки зрения были высказаны С.П. Толстовым и А.Н. Бернштамом. Первый, следуя раннесредневековой китайской традиции, помещал их на территорию всей Средней Азии: Сусе — на Кашкадарье, Фуму — на Зеравшане, Юень (Юни) — в Шаше (Ташкент), Ги — в Бухаре и Юегянь — в Хорезме (Толстов С.П., 1948б, с. 144). А.Н. Бернштам локализовал их в основном в присырдарьинских районах: Сусе — среднее течение Сырдарьи, Арысь и северные предгорья Каратау, Фуму — район к северо-западу от Яссы-Кургана до Казалинска, Юень — Ташкентский оазис, Ги — низовья Сырдарьи, Юегянь — Хорезм (Бернштам А.Н., 1952, с. 216). Совпадение здесь касается только Юени и Юегяни. Вопрос о возможности локализации малых владений пока остается дискуссионным (Кляшторный С.Г., 1964, с. 172), и, вероятно, ответ на него скорее всего должна дать археология (Литвинский Б.А., 1967). Входила ли сюда территория Согда (McGovern, 1939, p. 400; Tarn W.W., 1951, p. 307; Литвинский Б.А., 1967, с. 34), остается неясным. Но во всяком случае речь может идти, вероятно, о северных пределах, к которым относилась и часть юго-западной Ферганы. При таком понимании становится более ясным, каким образом Чжан Цянь по дороге к юечжам из Давани прошел через Кангюй.

В источниках Кангюй характеризуется как кочевое владение, в обычаях сходное с юечжами. Однако огромная территория, занимаемая им, упоминание города Битянь позволяют предположить-, что в его состав входили не только кочевые, но и оседлые племена (Литвинский Б.А., 1967, с. 35). В середине V в. Кангюй упоминается как совсем небольшое владение, подчиненное в числе других эфталитам (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 269). В китайской хронике Бэйши перечисляются владения, которые раньше входили в состав Кангюя. Не вдаваясь сейчас в сложный вопрос их локализации, отметим только, что, по-видимому, Кангюй к этому времени уже постепенно распался на ряд небольших владений (McGovern, 1939, p. 400).

Вопрос об этнической принадлежности кангюйцев решается пока в общем плане — их относят к кругу североиранских скотоводческих племен (Кляшторный С.Г., 1964, с. 174). Наиболее часто высказываются соображения о генетическом родстве их с сакскими племенами Сырдарьи (Бернштам А.Н., 1952, с. 216; Литвинский Б.А., 1967, с. 35).

Роль хунну, которые неоднократно фигурируют в китайских хрониках в связи с владениями Усунь, Кангюй и отчасти Давань, пока для Средней Азии неясна. Первый поход их в Среднюю Азию относится к 36 г. до н. э., второй — к I в. н. э. В первый раз они достигли района Таласа, где были почти полностью разбиты китайским войском. Второе их движение, более мощное, сдвинуло с места различные племена, и сами хунну в своем постепенном движении на запад оказались на северных границах Средней Азии, в районах расселения племен Кангюйского объединения. Вопрос об их роли в истории Средней Азии уже вызвал однажды дискуссию (Бернштам А.Н., 1951; Сорокин С.С., 1956б; Литвинский Б.А., 1972а, с. 60–65. Там же литература вопроса). В настоящее время этот вопрос снова привлекает внимание исследователей. В общей форме мнение о возможной роли хунну (сюнну) для истории Средней Азии наиболее удачно сформулировано А.М. Мандельштамом: «Во II–IV вв. н. э. в какой-то области, лежащей сравнительно недалеко от Таласа, средней и нижней Сырдарьи, вполне вероятно, могла обитать какая-то довольно значительная группа сюнну, оказывающих определенное влияние на своих соседей» (Мандельштам А.М., 1975б, с. 236; см. также раздел «Памятники джетыасарской культуры…»).

Из четырех владений Азии, постоянно взаимодействующих на северо-востоке Средней Азии, следует упомянуть еще Давань — небольшое владение, описываемое как земледельческое (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 147–151, 161–168, 186–188; Hirth F., 1917, p. 95; Hulsew'e A.F.Р., 1979, p. 73). Однако данные о количестве народонаселения и войска в описании владения приводятся по цифровой характеристике, обычной для кочевых владений, по формуле, отмеченной Тарном: «Народонаселение X семейств, 5X душ, строевого войска X» (Tarn W.W., 1951, p. 307, note 1). Основываясь на этом, а также на фразе из характеристики населения Давани: «Оружие состоит из луков со стрелами и копий. Искусны в конной стрельбе» и имени правителя Давани — Мугуа, интерпретируемое им как сакское, Тарн предполагает, что во главе Давани стояли кочевые племена саков. С этим согласуется и чтение Давань (Та Юань) как Taxwar (тохары) — кочевой народ, предложенное Паллибланком (Pulleyblank Е.G., 1966, p. 22). К этому следует добавить, что Давань славилась разведением особой породы лошадей, из-за чего и произошло ее военное столкновение с Ханьским Китаем. О роли саков в сложении культуры Давани писал А.Н. Бернштам (1952, с. 211). Постоянное взаимодействие скотоводческих и земледельческих племен было одной из особенностей истории Ферганы. По-видимому, значительное место занимали кочевые племена и в истории Хорезма, о чем свидетельствуют данные как письменных источников, так и нумизматики, и археологии (Вайнберг Б.И., 1977, с. 76, 77. Там же литература вопроса; 1979б).

Таким образом, кочевники Средней Азии играли большую роль в истории среднеазиатских народов, постоянно взаимодействуя с земледельческим населением. Они принимали участие во всех сколько-нибудь крупных политических событиях ее истории. В мирное время они являлись неразрывной частью комплексного хозяйства, осуществляя постоянный товарообмен. Во время военных потрясений они входили в те или иные группировки. Несомненно, значение их было неодинаково для северных (северо-восточных) и южных районов Средней Азии. В первых они постоянно играли доминирующую роль, то объединяясь против общего врага, то соперничая друг с другом. Время от времени сюда продвигались и новые племена из Центральной Азии. Оседлое население скорее всего занимало подчиненное положение. На границах кочевых и земледельческих районов возникали отдельные более или менее устойчивые государственные образования типа Давани или каких-то владений Кангюя (район Ташкентского оазиса), культура которых обычно длительный период сохраняла устойчивый облик и была сходной у скотоводов и земледельцев. В южных областях Средней Азии кочевое население появилось только в III–II вв. до н. э. в период, характеризовавшийся, с одной стороны, интенсивными процессами формирования новых объединений в степном поясе, вызвавшими значительные этнические перемещения, а с другой — прогрессирующим ослаблением Селевкидского государства, повлекшим за собой отпадение его восточных окраин. Захват кочевыми племенами сначала Парфии и Гиркании, а позднее Согда и Бактрии был непосредственно связан с завершающими фазами двух разных передвижений: в первом случае локального, причины которого пока неясны, во втором — начавшегося далеко на востоке в ходе формирования государства хунну. В то же время этот захват явился этапом ликвидации политических последствий греко-македонского завоевания Средней Азии.

Прямым результатом военных успехов было переселение кочевников в земледельческие области, где они на длительный период стали составной частью населения, политически господствующей, но сохраняющей при этом свою форму хозяйства и свой этнографический облик. В таких условиях сложилось первоначальное ядро сначала Парфянского, а затем Кушанского государства, во главе которых стояли кочевнические династии. Завоеватели не ставили целью уничтожение или даже подрыв хозяйственной основы коренного населения, а наоборот, стремились сохранить ее в полной мере при изменившихся условиях. Внутренняя прочность молодых государств проявилась прежде всего в способности к быстрой и успешной экспансии на обширные территории, завершившейся превращением их в крупнейшие державы своего времени. Масштабы завоеваний указывают на то, что в эту экспансию вовлекались и соседние племена — среднеазиатский кочевнический тыл. В первые века нашей эры тенденция к сосуществованию кочевого и земледельческого населения прослеживается уже на более широкой территории, чем в последние века до нашей эры, что свидетельствует о распространении на кочевые племена воздействия специфики структуры обоих государств.