– Ты полежала бы, Танюша? – услышала я за спиной.

Я обернулась. Валера снова улыбался, будто наступил самый лучшей день его жизни.

– Что ты, Лётчик сияешь целый день? Тебе премию выписали, что ли? – спросила я.

– Что бы ты понимала в премиях, – усмехнулся Валера. – Вообще-то меня только взяли на работу, так что премии пока не положены.

– Почему только взяли? – я села на койку, довольно высокую снова, и опять соскользнули дурацкие тапки.

Валера улыбнулся и поднял мои ноги на кровать, укрывая тощим одеялом.

– Одеяло тебе любимое надо, – сказал он, продолжая держать руку на моих лодыжках, хоть и через одеяло, но я чувствую его прикосновение, и…оно меня жжет. – Скоро на перевязку позовут, я зайду.

– Не надо, – сказала я.

Он дрогнул, бледнея, выпрямился, глядя на меня.

– Я не хочу, чтобы ты смотрел на эти… раны, трубки, на эти кости… – с отвращением сказала я, посмотрев на себя, всё сейчас спрятано под этим заскорузлым от сотен стирок халатом, но мне хватит и того, что он уже видел эту страшную повязку, эти трубки, и страшно торчащие рёбра, теперь всё не так, как было прежде и не только потому, что я очень подурнела от болезни, но и потому, что между нами всё теперь иначе. Странно, что он не чувствует этого. Он всегда чувствовал.

Ничего не чувствует, не понимает… Боже мой, он надвинулся вдруг на меня.

– Я видел уже всё это, Танюша, – прошептал он, ещё приближаясь. – Я даже сердце твоё видел…

– Пальцы не вложил?

– Что? – он нахмурился, остановившись в своём движении.

– Как Фома в раны Спасителя, ты пальцы в моё сердце не вложил, чтобы проверить, настоящее оно или нет?

– Таня…

– Знаешь… мне кажется, что ты всё время думал, что оно из пластика у меня. Или, что вообще его у меня не было…

– Ты что?

– Да… ничего, Валер… оно не было из пластика прежде. И ты легко сыграл с ним, сыграл – бросил. А теперь оно по-настоящему пластиковое, Лётчик. Или какое там? Углеродистая сталь?

Он сел на стул возле кровати, стиснув пальцы в замок, костяшки побелели, кончики начали багроветь.

– Ты хочешь, чтобы я ушёл? – сказал он через некоторое время.

– А ты уже ушёл, Валер, – тихо сказала я. – И даже не один раз.

Неужели он не понимает, не чувствует, как это больно, его возвращения? Не понимает… для него всё это игра, он играет мной, играет другими, наслаждаясь властью над нами, нашими слезами, соперничеством вольным и невольным. Жестокий и эгоистичный игрок, пожиратель женских сердец, пьяница наших слёз. Он купается в нашей любви, моей, Галиной, вероятно, есть и другие, и сам тратит только на то, чтобы не отпустить из своих силков. И для меня, и для Гали, я уверена, он самый красивый, самый желанный, самый дорогой и близкий. Даже сейчас тёплые волны аромата его тела сквозь все эти карболки и хлорки тут тревожат меня, я говорю только, чтобы охладить то, что разгорается навстречу ему в моей душе снова. И он берёт, берёт всё, что ему дают, и ничего не оставляя на дне, и, упившись, уходит, летит, свободный и лёгкий… Лётчик.

– И ты не можешь простить мне… одной сцены ревности? Единственной ошибки? Ослепления, бешенства… Чего только я ни прощал тебе…

– Ну, вот и не прощай. Всё, Лётчик, спасибо тебе за всё, и… не приходи больше.

Он поднял голову.

– Сейчас его нет здесь, зачем ты говоришь это?

– Я и в прошлый раз говорила не для Марка, я даже не видела его в тот момент.

– Ложь!

– Ох, ладно… – я просто отвернулась и легла на постель, чувствуя неимоверную усталость. – Ложь-не ложь, плевать, что ты думаешь… Просто отстань от меня. Прости, что… их, ладно, главное – отстань.

Он поднялся, уходить, но, сделав несколько шагов, остановился, разворачиваясь.

– Ты не можешь его любить.

Я не стала ничего говорить, доказывать я буду, что ли?

– Ты не можешь его любить, потому что он лжёт тебе.

– Зато, вероятно, ты во всём правдив и искренен.

– С тобой – да. И всегда так было…

– Ой, хватит!.. Сопли в сахаре, враньё, – скривилась я, я не могу это слышать. – Уходи, Летчик!

– Да хрена я тебе уйду! Буду здесь сидеть, пока ты идиотничать не перестанешь, – и снова сел на стул.

Но как раз в этот момент заглянула постовая медсестра.

– Валерий Палыч… – позвала и убежала.

Валера поднялся уходить, я обернулась, смеясь:

– Вот-вот, иди, работай. Сидеть он будет, заседатель…

– Какая же ты…

– Ну, какая?.. Гуляй!

Едва он вышел, я заснула, все силы этот дурацкий разговор из меня выжал. Вообще с силами было пока не очень, такой слабости не было перед тем, как я снова приехала сюда. Сколько же дней прошло?.. Не догадалась спросить этого «заседателя»… И всё же, почему так болит живот?..

Этот вопрос я решилась задать Геннадию Фёдоровичу, когда он пришёл на обход. Он помрачнел и нахмурился, глядя на меня.

– Хорошо, я приглашу гинеколога на консультацию.

Это удивило меня, но только позже, я, признаться, не сразу подумала, что это странно, что он не опросил меня на этот счёт и не осмотрел, а сразу назначил гинеколога. Я вообще соображала как-то туго и замедленно пока, то ли от слабости, и оттого, что всё время клонило в сон, то ли, потому что я теперь феноменально поглупела, неясно, но сегодня было так. Например, я даже не спросила, где мой телефон, чтобы позвонить Марку. Я вспомнила тоже позднее, что телефон-то у Марка и был, ведь сюда мы приехали, что называется, стремглав, о чём я помню довольно ясно, между прочим, я всё помню до того, как мы оказались в больнице, а после происходило слишком много всего, всё это перемешалось в моей памяти в какой-то разноцветный комок пластилина, который я не могла разделить, но я знаю, что там очень много информации, которую я не могла сейчас извлечь, я только знала, что там много всего. Наверное, постепенно я вспомню…