На следующий день утром я поехал проведать болящего, но застал только отъезд «скорой», увозившей Суслова на обследование. Мой коллега по круглосуточным посиделкам сообщил, что утром дед уже встал и самостоятельно дошел до сортира. Молодец, что и говорить. Теперь бы на санаторно-курортное лечение в соляные шахты, самое оно для болезней органов дыхания.

— А ты что примчался? — спросил Юрий Геннадьевич. — Я ждал ближе к обеду, на обследования посмотреть.

— Да проблема у меня. По вашей части, кстати.

— Говорил же, осторожнее с языком! Опять анонимку написали?

— Хуже. Кафедра научного коммунизма копает под меня. Мол, пропуски важных занятий. В деканат нажаловались. А я предлагал: давайте уволюсь со скорой, времени свободного будет больше.

— Не надо привлекать внимание к себе. Работай, будто и не было ничего. Сам видишь, Михаил Андреевич на поправку пошел. Ладно, попей чаю пока. Сейчас решим твой вопрос.

Из соседней комнаты послышался голос Юрия Геннадьевича, упоминавшего мою фамилию и название института. Кому-то ценные указания давал, не иначе. Вернулся минут через пять, допил из своей кружки успевший остыть чай одним глотком, и сказал:

— Это службишка, не служба. Езжай спокойно в свой институт, претензий к тебе нет. Если что, говори, что работал с отделом пропаганды ЦК, большего им знать не положено.

— Выдали бы мне грозную бумагу, чтобы не трогал никто.

— Ага, «то, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства», — устало улыбнулся Юрий Геннадьевич. — Сиди тихо, и будет всё хорошо. Вы, молодые, не понимаете, что пропуск в двухсотую секцию — ерунда сущая. И удостоверение помощника члена Политбюро из той же оперы. Рано или поздно возникнет соблазн применить где не надо. И тем самым выдать себя. Поверь, сожрут и не поморщатся. Всё, я пойду отдохну немного.

В институт я попал, конечно, не с самого утра, здраво рассудив, что все руководители туда придут еще не скоро, а пока занимаются своими основными обязанностями. Но я не в деканат пошел, а к самим научным коммунистам. Лучше решить проблему на месте.

В преподской сидел как раз тот, кто нужен, ассистент кафедры Марков. Что-то кровожадное мелькнуло в его глазах, когда он увидел меня. Или мне показалось?

— Придется подождать, Панов, — иезуитским голосом сообщил он. — Заведующий сейчас лекцию читает.

Я посмотрел на часы. До конца пары оставалось каких-то семь минут. Можно даже здесь посидеть. Марков недовольно зыркнул на меня, когда я уселся за чей-то стол, выдвинув стул подальше. Завкафедрой вернулся через одиннадцать минут. Нигде, значит, с маршрута не сбился.

— Вот, Иван Гаврилович, смотрите, явился, — торжествующе ткнул в меня пальцем препод.

— А, Панов, здравствуйте, — пробормотал заведующий. — Знаете, я ценю вашу скромность, но можно было бы предупредить, что выполняете поручения в таком… такой организации… Идите, пожалуйста.

Ради выражения лица Маркова не жалко было и утро потратить.

Осталось только сходить в деканат и сообщить, что тревога оказалась ложной и никаких претензий ко мне нет.

— Скорее бы вы, Панов, выпустились. Хуже нет, чем работать со всякими юными дарованиями, одни заботы от вас и седые волосы внепланово, — сказал доцент Клочков, отмечая что-то в своих записях.

— Судя по вашей прическе, Антон Васильевич, до меня у вас таких не было, — улыбнулся я, глядя на нашего зам декана. — Но желание побыстрее выпуститься — это у нас совпадает. До свидания.

Ну, и снова на дачу к Суслову. Блин, докладывают же охранники куда положено, кто и сколько катается. И если фишка с бета-блокаторами — элемент злого умысла, а не раздолбайства отдельного докторишки, то моя роль в этой истории не останется незамеченной. Хотя... это уже случилось. Так и жалеть, значит, не о чем. Что там у них наверху после этого будет — даже знать не хочу.

А Михаил Андреевич прямо-таки расцвел. Порозовел, одышки почти нет, красавчик просто. Ни за что не скажешь, что ему восемьдесят. От силы семьдесят девять, не больше. Анализы оказались очень даже замечательными, если сравнивать с тем, что было до того. Наверняка кремлевский доктор запишет свою схему лечения как образцовую и будет пихать ее во все дыры. Может, ему даже премию дадут за спасение члена Политбюро.

Ну и всё. Послушал легкие деда в сто двадцатый раз за последние дни и признал, что интенсивное лечение больше не требуется. Небулайзером и без меня воспользоваться смогут, если что.

— Уверенно идем к стабилизации состояния, Михаил Андреевич, — по возможности нейтрально сказал я, заканчивая осмотр. Бравурными интонациями пациент и на службе уже объелся. — Вам бы сейчас, по окончанию курса лечения, в санаторий органов дыхания. Закрепить результат.

— Некогда сейчас, — проскрипел дед. — Нельзя никуда уезжать. Дома полечусь.