Джордж до слова знал моральный устав этого чудика, который, как полоумный воробей, трепыхал крыльями над умершим миром. Гонял в хвост и в гриву парней и девчонок, устраивал выволочки и награждал за успехи дополнительным пайком. На Стефана косились, его боялись, как чумного, как сумасшедшего. Джордж понимал товарищей – таких же, как он сам, выживших бедолаг, которые потеряли всех и себя. «Сброд ходячих трупов» – так он их называл.

– Эй, приятель…

Джордж поднял взгляд, затуманенный слезами. Стефан как по волшебству оказался рядом и сжал его плечо. Под косматыми бровями в складках сероватой кожи темнели карие глаза, наивные и добрые, как у ретривера.

– Слушай, Джордж, тут необходимо проверить линию к Лос-Анджелесу. Налегке. Ездил когда-нибудь верхом?

Джордж помотал головой. Где бы ему на лошадь сесть можно было? Не в зоопарке же.

– Едем после обеда. Заночуем на месте, проверим сеть и вернёмся к следующему ужину.

– Я не электрик, – Джордж пожал плечами.

– Но глаза-то у тебя есть, – парировал Стефан. – Надо хотя бы иногда выбираться отсюда. По крайней мере, пока не наступит зима.

Джордж согласился. Ему не было разницы: сидеть в бетонном мешке или жариться под сентябрьским солнцем. А лошадь… Чем лошадь сложнее велосипеда?

– Был когда-нибудь здесь? – Стефан задал вопрос слишком внезапно, чтобы уловить его суть.

– Что?

Джордж приподнял голову. От жара, от слепящего солнца, от нескончаемой болтовни Стефана нещадно ломило виски.

– В Неваде.

– Не-а, тут слишком жарко, – рассеянно ответил Джордж.

Асфальт утонул в сухих трескучих травах. Ветер перегонял волны опавших листьев. Брошенные, побитые непогодой и людьми автомобили виделись Джорджу памятниками потерянному прошлому. У него был такой же минивэн, серебристый. Правое крыло помяла малышка Карин, промахнувшись детской битой… Да, не стоило играть с девочками в бейсбол на лужайке перед домом.

Не стоило ходить в «Белую лошадь» перед выходными. Не стоило позволять жене посещать глупый литературный клуб, а Мони и Кари запереть в комнате. Тогда… может быть, всё было бы по-другому.

Как «по-другому»? Джордж прерывисто задышал, глаза защипало. Как всё могло сложиться? Они умерли бы в своих постелях – вот и вся разница. Джордж был уверен, что не отправился бы на юг. В руках оказался бы отцовский кольт кобра, а уж как с ним поступить, он разобрался бы.

– Остановимся здесь.

Джордж вынырнул из водоворота страшных мыслей в жар умершего мира. Стефан указывал на разгромленный магазинчик на сгоревшей заправке. При въезде болталась табличка «Бензина нет». Ниже кто-то криво дописал «Здесь ничего нет. Убирайтесь». Краска – жёлтая поверх красной – успела облупиться.

Пока грелись банки с супом и ветчиной, Джордж разминал спину и гулял по округе. В этом магазинчике, где они устроились, давным-давно не было людей. Всё, что можно было унести, унесли. Ни консервов, ни бутылки энергетика, ни чипсов, ни шоколадок, – ничего не осталось.

– Темно… – услышал за спиной Джордж голос Стефана и кивнул. – Не люблю темноту.

Дикая темнота, как в лесу, в горах или в пустыне, куда не добралась цивилизация с проводами и лампочками. Отсюда же цивилизация ушла, оставив на память разбитые магазинчики, брошенные дома и гниющие автомобили. Пройдёт много времени, прежде чем всё это окончательно исчезнет.

– Ничего, – продолжил говорить Стефан, будто сам с собой, – после зимы потянем провода на юг и до западного побережья.

Джордж резко развернулся. Стефан сидел на камне у кромки асфальта, крутил травинку между пальцами и смотрел куда-то в сторону и вверх.

– Думаешь, кто-то там остался? – спросил Джордж с надрывом. Подошёл ближе, запахнул плотнее поношенную куртку и спрятал руки в карманы.

Стефан неопределённо качнул головой:

– Не могло не остаться. Шанс выжить один на семь тысяч… примерно. В Лос-Анджелесе четыре миллиона жителей, и ещё полтора – в Сан-Диего, – в ровном голосе Стефана звучал спокойный оптимизм.

– Зачем? Лос-Анджелес. Сан-Диего… Это города призраки, Стеф! Зачем? Почему ты цепляешься за прошлое? За эту дурацкую идею?

Джордж кричал. Выплёвывал горькую, как полынь, обиду. Весь мир корчится в агонии, а этот чудик сидит на бордюрном камне и фантазирует! Как ребёнок! Как умалишённый!

– Почему? – переспросил Стефан и уставился на Джорджа глазами ретривера с чистым, как слеза ребёнка, непониманием.

Джордж задохнулся от необъяснимого гнева. Боль, глубже всяких ран, выплеснулась наружу. Словно нарыв, жгли язык слова обиды. Горло перехватило, и отчаяние вырвалось криком в высокое небо, усыпанное бисером.