Ещё до начала похорон Рохарда нагнал гонец из полевого штаба, устно сообщивший, что он срочно вызывается к командованию по важному делу. Признаться, охотник был немало удивлён подобным раскладом, ведь ничего выдающегося или, наоборот, постыдного и гнусного он не совершал, почему и интерес к его скромной персоне казался чрезвычайно странным. Окончив проводы в последний путь, Рохард не попрощавшись с друзьями, резко развернулся и зашагал прочь от свежевырытой могилы, увенчанной островерхим обломком некогда неприступной стены Абльена.

В лагере северных флодмундцев царило шумное оживление, играющее одинаково как торжествующе-радостными, так и скорбными нотами. Одни ополченцы поминали своих павших товарищей, пользуясь щедротами разграбленного крепостного погреба, другие во всю глотку веселились, приободряясь всё теми же щедротами, горланили со всей мочи бодрые и порой непристойные военные песни, сопровождаемые не менее задорными и заливными танцами. Отдалённые от игрищ самодельные клетки вновь преисполнились узниками, понуро склонившими головы и болезненно поглядывающими на свои раны. Тем, кто значительно пострадал от нанесённых ран, была уготовлена страшная участь вскорости умереть от ужасных условий содержаний и полного отсутствия врачебной помощи. Сказать по правде, врачей в лагере было меньше полудюжины и все они предназначались для ухода за офицерским и командующим составом. Как говорят, среди них присутствовал даже выпускник медицинского факультета Эиринского Университета, окончивший полный курс обучения.

Минув лихие забавища, Рохард заприметил выступающие палатки, образующие как бы небольшой городок, колыхающийся под беспорядочными налётами ветра. Пройдя мимо часовых, в отличие от большинства ополченцев, находящихся в трезвом состоянии, Рохард стал отчитывать палатки и хоругви, ожидая 23-ей палатки от входа. Палатка, а, верней, шатёр 23, оказалась значительно больше остальных. Под круглым сводом шатра ясно слышался чей-то разговор, так что Рохард в нерешительстве стал перед входом, боясь непроизвольно накликать на себя гнев начальства дерзким вторжением. Разговор тёк не спеша, стройным звонким ручьём, без шёпота, намёков, подёргиваний глаз и прочей туманной дряни.

— … то есть, вы считаете, что это можно назвать успехом? — спросил чей-то густой голос.

— Вполне, — ответил другой, более приглушённый и грудной, — не вижу причин, говорить иначе.

— А потери с нашей стороны и травма подрывника?

— Потери пустяковые, по сравнению с той выгодой, которая теперь открылась перед нами после взятия Абльена. Ты только представь, _ в голосе незнакомца запрыгали патетические нотки, — ты только представь, что мы наконец-то, хвала духам, после стольких лет, смогли сдвинуться с этой проклятой мёртвой точки и взять в свои руки ключ от земель противника. В коем-то веке мы отгромыхаем настоящую войну, а не эти жалкие стычки в ложке супа. Ты хоть представляешь, какими милостями, каким золотым потоком осыпит нас правитель, благодаря взятию Абльена? Да это же золотая жила! И что, что она орошена кровью? Покажи мне победу, не обагрённую этой дрянью. Вот, конечно, травма подрывника весьма северная вещь, это да. Дартадцы могут нам за это предъявить претензию, дескать, почему так вышло?

— Но мы-то не виновны в этом, порох — вещь крайне непредсказуемая, — не совсем решительно ответил собеседник.

— Но зато разрушительная. Без него мы бы сидели под этими стенами проклятую вечность и ждали бы чуда, как соловьи лета. Нечего, отплюёмся как-то от имперцев. Скажем так: непредвиденная на войне случайность.

— Не думаю, что они нам поверять, а с такими парнями лучше не шутить. Отговорки с ними плохо работают, скажут: «почему не обеспечили должные страховочные меры»? Как будто к нас есть, чем их обеспечивать!

— Да, в этом ты прав, сын мой, но, всё-таки, подрывник жив. И вообще, давай не будем об этом. Не хочу омрачать сегодняшний светлый день. Лучше скажи: корреспонденцию достал?

— Конечно, — ответил незнакомец и Рохард явственно услышал характерный бумажный шелест, вслед за которым немедля последовал хлопок, — видимо, стопка весьма бесцеремонным образом опустилась на стол.

Осознавая преступность своего поползновения, Рохард, тем не менее, не смог противостоять искусу и, с легка приподняв край материи, так, чтобы его око могло следить за всем происходящим, оставаясь незамеченным, увидел внутренность шатра. Он был обставлен со вкусом, но строго: добротная и качественная мебель, отличалась простотой и строгостью форм, столы были накрыты цветной плотной тканью, предохраняющей их от износа, по углам шатра высились стойки для оружия и брони, браво играющие своими начищенными до блеска экспонатами. Двое собеседников, облачённые в подобающие им бригантины, стояли друг против друга за центральным круглым столам, на котором лежала кипа помятой и засаленной бумаги. Приглядевшись, Гейбрин заметил, что это были письма, и среди них сверху лежал знакомый лист с оторванным краем, слегка орошенным застывшей кровью, и кляксой в нижнем углу — это было его письмо домой.

Один из собеседников, — высокий сутулый человек солидных лет с тёмными редкими волосами, взял в правую руку стопку, и, задумчиво осмотрев её со всех сторон, трижды хлопнул ею по ладони.

— Получается, — заговорил он, — эти сволочи умеют ещё писать?

— Как видите, — ответил молодой человек с русыми кудрями, судя по всему, немного побаивающейся своего соседа.

— И что же пишут, — с апломбом спросил сутулый, оперевшись руками на стол и слегка нахмурив брови.

— Правду.

После этого в высшей степени лаконичного и исчерпывающего ответа, старший резко швырнул бумаги на стол и, полуразвернувшись, кинул:

— Разберитесь с этим. И да, — добавил он после донёсшегося до шатра вопля — раз вы будете туда идти, то утихомирьте, наконец, эту пьяную шваль, не хватало ещё, чтобы они друг друга перерезали. Ещё раз с победой, — я пойду к себе. Нужно обдумать наши дальнейшие действия.

Рохард, с присущей ему охотничьей реакций, немедля среагировал и беззвучно отошёл за другой край шатра, прочь из зоны видимости этого старого башмака. Дождавшись, пока он окончательно скроется, Гейбрин вышел из укрытия и решительно зашёл в шатёр.