— И вас это не возмущает?

— Сказать, что оставляет равнодушным, не могу.

— Нет-нет, я с этим не согласен, — бубнил старый учитель. — Уверен, что и у вас заскребло бы на душе, если б вы увидели свою дочь, лобызающуюся на виду у всех с каким-нибудь типом.

Тема древняя: отцы и дети.

Дочери Ивана Ивановича Иришке — восемнадцатый. Отец видел однажды вечером случайно, как она целовалась... Ну, не «с каким-то типом», а со своим знакомым, студентом политехнического. Он на два курса старше ее — она на первом. И стало отцу тогда горько и обидно. Обидно не за дочь, а за самого себя. Он в тот момент вдруг почувствовал себя стариком, у которого все уже позади. Сыну — двадцать восьмой; привел бы он в дом молодую женщину и сказал бы: «Моя». И обрадовался бы Иван Иванович: «Нет переводу нашему роду!» А вот дочь... Тогда ему хотелось закричать на весь дом, на всю улицу: «Спасите, люди добрые! Уводят со двора!»

— Заскребло бы, — признался он старому учителю. — Но не слишком ли мы придираемся к молодежи?

— А вы ее защищаете! — вскипел учитель.

— Я — милиционер, — признался Иван Иванович. — Я лишь констатирую факты и оцениваю их с точки зрения правонарушения. Официальных запретов на поцелуи в дневное время в парке, да и на троллейбусной остановке, нет. Как нет запретов на длинные мужские прически, на сногсшибательные юбки с разрезом до бедра и прочие атрибуты современной моды. Но мы с вами, Арсентий Илларионович, отвлеклись. Шофер, с которым не нашла контакта ваша собачка, видимо, из тех, кто уже побывал в местах не столь отдаленных. Если перевести на нормальный язык то, что он вам сказал, это прозвучало бы так: «Старик, чеши отсюда и побыстрее».

— И вы их еще защищаете! — продолжал возмущаться Новгородский.

— Арсентий Илларионович, «их» я не защищаю, «их» я разыскиваю. Но вы мне подбросили одну важную деталь: водитель серых «Жигулей» имел, видимо, в прошлом какое-то отношение к преступному миру.

— Нет-нет, прошу понять меня правильно, — запротестовал старый учитель, — я не говорил: «Жигули». Это Степан Емельянович так растолковал мои слова, — кивнул он в сторону смутившегося участкового инспектора. — Я сказал: «Серая машина». «Волгу» я определяю, «Запорожец»... А «Жигули» и «Москвич» для меня на одно лицо. Я бывший учитель биологии, и моя сфера далека от техники, тем более современной.

Иван Иванович был благодарен ему за такую дотошность. Это качество — во всем быть точным — весьма повышало ценность показаний старого учителя.

— Ну и как дальше протекали события? — поинтересовался он.

— Да никак... Мы с Умкой ретировались, оставив поле боя за противником.

— А на номер вы случайно внимания не обратили?

— Нет, в первый раз не обратил. Не до того было... Летит увесистый молоток в моего Умку! Представляете себе? У меня душа в пятки!

— Ну, а во второй?

— Второй встречи, можно сказать, и не было, я лишь наблюдал из окна. Двадцать восьмого... Захожу в кухню... Знаете, люблю побаловать себя чайком. Накануне невестка снабдила меня цейлонским и индийским. Правда, сорт второй и развесочная фабрика одесская. В газете как-то читал: грузинские чаеводы, чтобы выполнить непомерный план, начали стричь листья вместе с ветками... Невольно отдашь предпочтение импортному. Пусть и второй сорт, и развес одесский. Но, по крайней мере, без березовых веников.

Ивану Ивановичу хотелось поторопить старого учителя. К чему эта элегия о чае? Покороче! Самую суть! Но он боялся потерять доверие очень важного свидетеля. Чего доброго, замолчит, закроется, и тогда слова от него не услышишь. Майор милиции был самым внимательным слушателем.

— Словом, завариваю, — продолжал пожилой человек. — Ополоснул чайник кипятком, засыпал чай, залил. Ну и надо выждать пять-семь минут. Смотрю в окно и вижу — возле дома напротив, это восемьдесят седьмой по Октябрьской, — мой вчерашний знакомый. Топчется возле открытой дверки и смотрит куда-то назад, в сторону девяносто первого дома.

— Вы хотите сказать: в сторону мебельного магазина? — Благодаря схеме старшего лейтенанта Дробова Иван Иванович довольно четко представлял себе расположение ближайших к магазину домов и их нумерацию.

— Нет, Иван Иванович, — возразил учитель. — Я этого утверждать не могу. Магазин — всего лишь нижний этаж, а дом номер девяносто один — девятиэтажный. Но у меня создалось впечатление, что молодой человек с маленькими злыми глазами смотрел в ту сторону, где выезд с улицы Овнатаняна на Октябрьскую.

— Пусть так. Но шофер стоял лицом к служебному входу в мебельный магазин? — уточнял Иван Иванович.

— В общем-то, конечно, в ту сторону... Но я же говорил, что у меня почему-то создалось впечатление, что он высматривает кого-то гораздо дальше.

— Ну и что же? — поторапливал Иван Иванович учителя.

— Чай «созрел», я налил чашку, есть у меня такая... подарочная: «пей до дна» — граммов на шестьсот. И вернулся в комнату.

— А номер! Номер, Арсентий Илларионович! — воскликнул нетерпеливо майор Орач.