В бесконечном троллейбусном ожерелье мы вскоре разыскали наш — измятый и ржавый. Он был пуст, но неподалеку, заложив руки за спину, прохаживался Человек, который проговорился. Завидев нас, он метнулся прочь.

— Эй, Кентукки, ты куда? — крикнул Суфлер. Тот приблизился. Под глазами у него пролегли фиолетовые круги, волосы были всклокочены.

— Почему не работаете? — спросил Суфлер.

Человек скользнул по мне неопределенно-шкодливым взглядом. Я отошел в сторону. Они сразу же начали оживленно жестикулировать, затем Суфлер достал из кармана свисток, приложил к губам. Полились нежные звуки. Тотчас из-за угла появились и бородач, и горбоносый, и водитель. Здороваясь с Суфлером, они озабоченно поглядывали на меня и залезали в троллейбус. Последними сели мы с Суфлером.

— Поехали, Коля, — сказал Суфлер. Он блаженно растянулся на одном из сидений.

Ветер пошел гулять от окна к окну. — Стекла бы не мешало вставить, — произнес я громко, обращаясь ко всем сразу.

— И так сплошные убытки, — откликнулся Суфлер. — Полдня простаиваем. Считай, опять без завтрака остались.

— Что за убытки? — поинтересовался я. Человек, который проговорился, живо повернул голову ко мне:

— Бывает, некоторые пассажиры не оплачивают проезд.

— Кто тебя, Вышний Волочек, за язык тянет? — оборвал его горбоносый.

— Чья очередь сходить? — спросил Суфлер.

— Моя, — поднял руку Борода. Достав из кармана старую пожелтевшую газету, он уткнулся в нее.

— Вчера вечером кое-какая мелочишка перепала, — объяснил Человек, который проговорился. — Кошкодрал добыл.

— Заткнись! — опять крикнул горбоносый.

Жизнь в троллейбусе похожа на карусель. С непривычки порой укачивает. Солнце всходило и садилось, в различных учреждениях в разное время начинался и в разное время заканчивался рабочий день, открывались и закрывались магазины, а мы ехали вперед. Справа я постоянно видел спешащих людей, слева — неровные ряды движущихся автомобилей. Салон то набивался, то пустовал. Коля хорошо вел машину. Не дергал и не гнал. Но все равно пассажиры выражали недовольство: не было билетов, и в окна дуло.

На ночь мы заводили усталую машину в тихую бухточку между парком троллейбусным и парком обычным и устраивали ей и себе передышку. Включали фары и рассаживались перед ними, будто вокруг костра. Шумели деревья, ночной птицей вскрикивал в отдалении включенный слишком громко и тут же приглушенный телевизор, живо напоминая мне о кошмарах общей квартиры.

Ах, какими разными делались у всех лица в это время! При свете фар Человек, который проговорился, словно бледнел. А Борода, напротив, казался румяным. Суфлер делался до мурашек страшен — в глазницы заползала тьма, полоской высвечивался шрам. Коля весь таял, растворялся, туманно двоился. Резок и чеканен был горбоносый профиль Кошкодрала, по-вороньи косившегося на меня. Когда я ловил его взгляд, испуг покалывал тело под рубашкой, как свернувшийся ежик.

А впрочем, и Кошкодрал заслуживал быть занесенным в мой список «Кого и за что мне жалко». Он когда-то гонял голубей, но забравшаяся в голубятню кошка передушила его любимцев. С тех пор он кошкам зло мстил: ловил и продавал скорнякам.

По вечерам Борода подсчитывал выручку: по большей части брошенные в кассу пуговицы. Коля занимался мелким ремонтом: сменил проржавевший скат, вставил два новых стекла, которые принесли откуда-то Суфлер и Кошкодрал. В другой раз Кошкодрал принес настоящий концертный микрофон на ножке. Коля ножку отвинтил, а грушей стал пользоваться при объявлении остановок.

— Приведем машину в порядок, — удовлетворенно приговаривал он. — Как можно было такой механизм списать!

Неподалеку от места нашей стоянки два толстенных металлических прута в ограде парка были раздвинуты, образовывая удобную лазейку высотой в человеческий рост. В этой части парк был запущен, сюда не доставали асфальтовые дорожки и, гуляющие заглядывали редко. Рано утром Коля собирал под липами и кленами шампиньоны, сыроежки и даже моховики. Он еще и рыбу ловил — тоже на территории парка, в пруду. Удочки хранились под задним сиденьем.

— Надеется щуку говорящую поймать, — рассказал мне Человек, который проговорился. — Хочет просить, чтоб у жены характер изменила. Невмоготу ему. Всю душу из него вытянула. Он из-за нее водительских прав лишился. Зарплата у него маленькая. Пилила, пилила. Стал работать в две смены, в три. Только тем и спасался, что ни свет ни заря уходил, возвращался ночью, Переутомился и на кошку наехал. И себя же еще теперь винит. Кошкодрал шкуру скорняку отнес. А еще у Коли желание, чтоб в час «пик» даже дикие троллейбусы людей перевозили. Днем пусть себе разъезжают налегке или пасутся на воле. Но в наиболее напряженное время должны они проявлять сознательность? Жена и над этой его идеей насмехается.

— А уйти от нее не пробовал? — спросил я.

— Пока, вот видишь, сюда ушел. А моя история еще печальней. Я ведь был кровельщиком, с отцом Суфлера, дядей Гришей, работал. И вдруг страхом высоты заболел, пришлось на землю спуститься. Если бы не этот страх, разве я стал бы с таким ужасным человеком, как Кошкодрал, общаться?

Он задумался.

— Эх, есть, говорят, женщина в нашем городе. Тревогой исцеляет. Сделает укол тревоги — и все боли отступают. А думать начинаешь о том, что заботит всех, всех вокруг: вода загрязняется химическими отходами, леса вырубают, а значит, исчезают животные и кислорода становится меньше и меньше… И уж не до страха высоты, если представишь, как много крыш в городе протекают…