**

Пять весен назад

Астала была — для Сильнейших. Астала была его. Десять весен прожил, и никто не вставал на пути. Но дома всегда тесно мальчишке, даже если дом — много-много тысяч шагов протяженностью.

Когда новый перевал открыли в горах и Къятта собрался к нему — не просился, просто сказал: я тоже поеду. Услышав “нет”, отмахнулся. Как это нет? Не бывает такого слова.

— Я хочу в горы. По-настоящему. И к морю…

— Отстань.

Мальчишка разозлился, как и следовало ожидать, влез на дерево и просидел на ветке полдня — домочадцы так хорошо себя чувствовали, пока он торчал на вершине у всех на виду и далеко ото всех. Потом слез и начал собираться в дорогу. Янтарные глаза старшего наблюдали за ним, внимательно — так ястреб следит за тенями добычи в поле.

— Так просто — попроси, постарайся уговорить, разве не затем язык тебе дан? — сказала Киаль.

Не понял ее. Уговаривать — это как, и зачем? Проще бежать следом за грис, раз уж захотелось.

— Посади его под замок, — нажаловалась деду Киаль.

— Это еще к чему?

— Къятта его брать не хочет, так он все равно сбежит. Моря ему захотелось! А Къятта говорит, что не станут спускаться к морю, до перевала дойдут, и обратно, а то и меньше, если для грис тяжело подниматься.

Дед потрепал внучку по подбородку и велел быть свободной. А вечером долго смеялся — у мальчишки, похоже, было чутье на ябедников, и Киаль обнаружила здоровенную ядовитую ящерицу у себя под подушкой, со сломанными лапами, чтобы не убежала. И ведь как-то прокрался мимо служанок!

Паршивца внука ждало серьезное наказание — едва ли не впервые в жизни. Соображать надо, такую тварь подкладывать! Это у него кровь такая, что все укусы нипочем, кроме разве что особо опасных змей. А девочка могла заболеть серьезно. Ахатта задумался, что бы с ним сделать такое — боль перенесет не пикнув, ограничить его в чем — еще больше взбесится, и Киаль тогда совсем несладко придется.

В конце концов позвал к себе взъерошенное сокровище и объяснил, что оно могло лишиться сестры из-за собственной дурости. Ласково так. Чуть преувеличив, но почти незаметно — ящерицы-ядозубы и впрямь опасны, а Киаль девочка хрупкая. Сокровище кусало губы, сверкая исподлобья синими глазищами, а потом внучка нашла у себя на подушке розовую водяную лилию.

— Поедет со мной, — сказал Къятта.

— Не стоит. Словно поощрение ему, — отмахнулся дед.

— Но так будет лучше, — молодой человек смотрел на облака. Вот уж кто облик меняет, так, что постоянного нет! — Если не возьму, он тут никому жизни не даст. Нужны тебе лишние хлопоты? И ему пора ума набираться.

В путь отправились всемером. Пока ехали, Къятта рассказывал брату о землях, которыми владеют Сильнейшие Рода Асталы, и о богатствах — или скудости этих земель. У Питонов-Икуи было много меди, но не было соли, у Кауки негде сеять — сплошное болото, но они находились вблизи пары крупных дорог, караванам приходилось возить товар с осторожностью… Самыми бедными считались Анамара — некогда мощный Род, который только благодаря Шиталь и ее умению договориться удержался на плаву. Про Шиталь мальчишка слушал с удовольствием, про все остальное вполуха. Его заинтересовали только паутинные рощи Инау, золотистые нити, из которых лишь мастера этого Рода умели изготавливать ткани. Секрет оберегали пуще собственных младенцев. Но, узнав, что рощи находятся в другой стороне, Кайе и к этому потерял интерес. Предпочитал смотреть по сторонам, к тому же всадники углубились в места необжитые, никому не принадлежащие.

Перевал находился дальше других, и по дорогам к нему добираться было бы вдвое дольше. Решили напрямую проехать, благо, один из охотников эти места знал. По лесам не имело бы смысла — без дороги-то, но тут начинались травянистые равнины, сейчас изрядно пожженные солнцем; грис бежали легко, раздвигая сухие стебли. Путь, занявший около десяти дней, оказался ровным — лишь одна ночь выдалась не слишком спокойной. На ровном плато, где заночевали, были словно огромной рукой рассыпаны стоячие камни — круглые и длинные, высотой в рост человека. Может, небесный гигант ожерелье порвал.

— Камни… — протянул Нъенна, родич из младшей ветви, обозревая плато. — И движутся наверняка. Следы — заметили?

Бороздки — скорее, дорожки углубленные — были отчетливо видны, словно большая тяжелая улитка ползала туда и сюда.

— Камни… движутся? — глаза мальчишки приобрели сходство с колесами.

— Много где есть такие. Опасных — мало.

— Опасных?

— Могут убить во сне, если лечь рядом. Проедет по тебе, словно по ровному месту.

— Чушь! — покривился мальчишка. — Любой проснется!

— Отчего-то не просыпаются…

Кайе, видно, представил, как через него спящего переползает огромный валун, и движется дальше, оставляя кровавую лепешку — и мальчика передернуло. Умереть в бою, или сгореть в собственном пламени — к такому можно только стремиться, но быть раздавленным тупым камнем… это уж чересчур.

— Но как? Почему они ползают?

— А как движется статуя Грома? — Къятта ухмыльнулся, заметив, что глаза брата стали еще больше.

— Никто не помнит, изготовили ее еще по ту сторону Восточного хребта, или здесь. Видят многие… Золотая, в половинный рост человека — и человека изображает. В головном уборе древнего жреца, таком — раскрытым цветочным венчиком.

— А почему гром?

— Написано. Мастер посвятил ее Грому — верно, она в Доме Земли стояла. Старая, судя по виду — мастера сейчас работают иначе. Ее замечают разные люди то здесь, то там. И в тех местах, где ее точно быть не могло.

— Может, таскает кто! — чуть свысока сказал Кайе.

— Золотую? Тяжеловато для простой забавы.

— А почему я не знал о ней? — возмущение в голосе мешалось с обидой.

— А ты не стремишься узнать. Мог бы и старые свитки прочесть, и расспросить старших.