Звали его Боря. Работы за последнюю неделю оказалось много, сменщик заболел, и пахал Боря третьи сутки подряд без передыха. А тут сердце немного прихватило, и он пошёл прилечь в подсобку, а потом увидел меня. Я уже много таких историй слышал – ничто не предвещало опасности, как вдруг оказываешься перед лесом застывших фигур и одним-двумя дозорными, которые тебя и выхаживают. Ни разу мне не попадались те, кто выжил в одиночку. Кто-то из наших сравнивал это с родами – если никто не примет тебя при первом вздохе, то ты обречён. Старик Миннулин, правда, выдавал более пессимистичную версию. «А может, мы на том свете? – встревал он в разговор со своим хитрым татарским прищуром. – Померли вот или самоубились. Теперь маемся». И победно усмехался, видя, как бледнеют лица у собеседников. Только шуточка действовала лишь на новичков. Ну, не самоубийца я, и Рифкат тоже, да и прочие. Находили нас при самых обыденных обстоятельствах: кто-то спускался во двор, кто-то загорал на пляже, кто-то работал, как Боря. Я шёл домой после лекций через парк у ДК Химиков. Отчётливо помню, какой был тёплый сентябрьский денёк. Я спускался по длинной лестнице, и меня накрыло туманом. «Ты как считаешь, Рифкат? – спрашивал я. – Вдруг прав Миннулин?» «Тролль он, зубоскал старый, – презрительно отвечал Рифкат. – Сам не верит в то, что говорит».

В Убежище я вернулся раньше времени. То, что мы называли своим домом, представляло собой старое замызганное бомбоубежище времён эффективных менеджеров девяностых годов. Наверное, если бы оно сохранилось в первозданном виде, то мы ни за что бы не смогли попасть внутрь. А так большинство комнат были открыты. Мусор мы по возможности прикрыли простынями, одеялами и прочим, благо что вне времени он не пах и не разлагался. Наверное, можно было найти и лучшее обиталище, но заброшенный объект давал больше шансов, что после скрипа мы не погибнем, наткнувшись на что-то решившее изменить своё место в пространстве-времени.

Рюкзак я быстро сдал нашим женщинам – большая часть добытого шла на кухню, а сам повёл Борю представляться Старшей.

Но, видимо, в это время она меня точно не ждала – пришлось кашлять, виновато оглядываясь на Борю, – из дверного проёма штабной комнаты, занавешенного шерстяным одеялом, доносились звуки, которые отнести к служебным было никак невозможно.

Впрочем, вскоре показавшаяся Эльвира Аркадьевна никакого смущения не выказала: форма сидела ровно, глаза смотрели строго и неподкупно. Только розовые щёки разрушали образ железной комиссарши. Пока я рассказывал, как нашел Борю, выслушивал вопросы по обстановке и радовался похвалам, за спиной Эльвиры мягко отодвинулось одеяло. Я невольно хмыкнул – с видом кота, нализавшегося сметаны, мне скромно улыбался Рифкат.

Пересменка с инструктажем проходила бодро, как и всегда после скрипа, Старшая быстро перечислила наши трофеи и со вздохом отметила, что двое дозорных не вернулись: Коротков с отдалённого от нас Бауманского района и Биктагиров, обходивший Ветеринарный институт, – как-то раз там удалось добыть лошадь, с тех пор этот сектор стал обязательным. С Коротковым я толком и не успел пообщаться: недели не прошло, как он начал ходить в дозоры. А вот Биктагирова было жалко. Впрочем, он уже давно производил впечатление человека, потерявшего всякую надежду.

Ни о каком трауре и поминовении речь не шла, обычно церемонии проходили на третьи-четвёртые сутки по времени Убежища. Дело было не в каких-то религиозных нюансах, а в простой логике выживания – ближайшие дни после скрипа давали максимум урожая. Поэтому про Короткова и Биктагирова Старшая ограничилась лишь требованием «внимательно осматривать маршрут движения на предмет спасения пропавших без вести». Все знали, что это бесполезно – во время скрипа исчезают бесследно. Ходили, конечно, легенды и о призраках, и о чудесно спасшихся, и о том, что дозорные выпали обратно в сломанное время, но легенды оставались легендами, а жизнь жизнью.

– Молодец, Серёжа, – шепнул мне Рифкат, пока Эльвира продолжала свою речь. – Боря – хороший мужик. Неплохой дозорный выйдет.

– Да ладно, – я был польщён. – Повезло просто.

– Это правда, – кивнул Рифкат. – Но куда без удачи? А она капризная девка.

– Кстати, – вспомнил я. – Как ты со Старшей-то? Она же Толстый Эль была?

– И осталась, – пожал он плечами. – Не люблю я худышек.

Мы замолчали, слушая, как Старшая перечисляет районы, куда отправятся дозорные.

– Жену жалко, – вдруг сказал Рифкат. – Но что я могу поделать? Всё уж, умерли друг для друга. Дочки вот… Увидеть бы ещё разок.

От его слов на меня навалилась такая тоска, что я только и смог банально похлопать сменщика по руке. Ему ближайшие часы топтать мёртвые улицы, а мне спать и надеяться, что увижу сны из того прошлого, которое сейчас выглядит таким светлым и беззаботным.

Надежды мои не оправдались. Через четыре часа я проснулся, судорожно пытаясь поймать ускользающий кошмар. А потом заметил, что рядом с лежанкой сидит Эльвира.

– Что? – спросил я. – Что случилось?

– Да, – хрипло ответила она. – Скрип случился.

– Опять?

Старшая не ответила. В полумраке я видел, как дрожат её плечи.

– Эльвира Аркадьевна?

– Рифкат не вернулся, – сказала она пустым голосом. – Все вернулись, а он нет.

– Как?

Я сел, плохо соображая. Вокруг сопели уставшие дозорные.

– Рифкат же опытный, – тихо сказал я. – Как же так?

– Устала я, – ответила Эльвира. – Сколько можно-то? Три года я здесь. Три. А кажется, что вечно. Вы приходите и гибнете. А я? Зачем я? Вот и Рифкат. Говорила же ему – останься. Новенького надо опекать, ты же мастер. А он…