Я продолжал сидеть на полу, а она, вполне довольная, вышла с отцом через парадную дверь.

Комментарии

В этом сеансе главными были следующие темы:

1. Возврат к теме предыдущей игры, но с задержкой из-за тревоги.

2. Новая способность играть в пугающую фантазию (и тем самым справляться с ней), вместо того чтобы быть в ее власти: (а) освобождение и расширение диапазона действий, (б) утрата непосредственного переживания.

3. Испытывание тревоги из-за всунутой в рот опасной заостренной оси, намекающей на фантазию насчет жадного стремления матери к оральному ощущению пениса отца.

4. Теперь ее ребенок (кукла) дал ей, как девочке, некоторое основание для материнской идентификации = Я.

5. Частичное разрешение на той основе, что черное имеет отношение к ненависти вокруг того, что папа дал маме малышку, хотя несколько излишне интеллектуализированное.

6. Темные силы были убраны прочь, т.е. забыты.

7. Важность непонимания мною тех обстоятельств, ключи для разгадки которых она пока еще не смогла мне дать. Только сама Пигля знала ответы, и когда она сможет постичь значение опасений, она даст и мне возможность тоже понять это.

Письмо от матери

«Я хотела бы послать вам несколько записей о Пигле, хотя мой муж, наверное, кое-что вам уже рассказал по телефону.

После приема у вас она вернулась домой в дурном настроении и в течение нескольких дней закатывала массу сцен, особенно когда надо было ложиться спать. Сейчас она, кажется, опять успокоилась.

Несколько дней она хотела быть ребенком Сусанны — это создавало очень тягостную ситуацию, ведь Сусанна не реагирует; а когда Габриелу спрашивали, почему она этого хочет, она отвечала: „Я стараюсь полюбить детку-Сузи“.

Дня два после приема Пигля вела себя очень агрессивно по отношению к другим детям. У нее есть перчаточная кукла, и она мне сказала про нее: „Сделай, чтобы он стеснялся, тогда я смогу его ударить“.

Вечером того дня, когда она вернулась после приема у вас, Пигля сказала мне: „Я боюсь черной мамы. Мне надо опять ехать к доктору Винникотту, к новому доктору Винникотту“. Она всегда так официально говорит о своих визитах к вам, за исключением того дня, когда она, как раз перед последней поездкой к вам, довольно ласково напевала: „Винникотт, Винникотт“.

Она сейчас несколько раз говорила о том, что должна ехать к доктору В. из-за черной мамы. „Почему ты не сказала доктору В.?“ — „Ну как же, я сказала ему о бабаке“. — „Это оттуда дети появляются? Бабасвечка, при свете свечей“. (The babacandle, by candlelight).

Она жаловалась на то, что у нее болит пися. „Ты что, ее потерла или это из-за подгузника?“ — „Потерла. Она черная. Дай мне белого крема, чтобы она поправилась. Тогда я смогу ее потереть еще“.

Мы наблюдали, как с гор спускались сумерки. „Когда стемнеет, я буду бояться. Доктор В. не знает, что я боюсь темноты“. — „А почему ты ему об этом не сказала?“ — „Я убрала всю темноту“.

Несколько дней после того приема я-таки была очень черной мамой. Пигля не верила ничему из того, что я говорила. Она разбила несколько предметов, в том числе сахарницу, из которой постоянно брала себе „большие сахарины“, хотя это и запрещается. Кажется, она себя ужасно чувствует, когда что-нибудь поломает, если это нельзя сразу же починить, даже если это что-то совсем незначительное. Поскольку с нами сейчас живет моя мама, она, в основном, и оказывается черной мамой. И мы с Пиглей хорошо ладим. Тут уж Пиглей становлюсь я, а она — мамой. Она сейчас не очень внимательная и аккуратная. Вчера были такие два разговора: „Пигля, ты меня любишь?“ — Я: „Да“. Она: „Ты помнишь, когда я разбила тарелку?“ — Она: „Ты меня любишь?“ — Я: „Да, а ты?“ — „Нет, я тебя не люблю. Ты черная и меня потом сделаешь черной“.

Письмо от матери, написанное во время отдыха за границей

„Мы снова хотим вам написать, потому что очень беспокоимся за Пиглю. И мы хотели бы, чтобы вы сказали, не требуется ли ей полный психоанализ, хотя, если это так, мы не очень хорошо представляем, как это сделать.

Больше всего нас тревожит сужение ее мировосприятия; кажется, что она совершенно замкнулась в своем собственном мирке, как бы огражденном от всей остальной жизни. Единственные мысли, которые занимают Пиглю, кроме постоянного требования каких-либо вещей и своей внешности, вращаются вокруг ее воспоминаний (основанных на том, что она от кого-то слышала, или на рассказах из жизни семьи) о том времени, когда она была младенцем и еще не умела говорить.

Она все больше и больше говорит искусственным слабым голосом и становится все более аффектированной и неестественной. Она теперь изо всех сил старается привлечь к себе внимание, зачастую устраивая драматические сцены.

Пигля по-прежнему очень пугается по ночам — хотя теперь меньше говорит об этом, когда ложится спать, — однако ночью несколько раз просыпается, иногда с плачем.

Говорит, будто плачет она потому, что темнота сделает ее черной. (Как-то вошла ко мне в комнату проверить, не черная ли я). Ночью она, кажется, вспоминает все обиды, которые претерпела за день. (У нее теперь склонность к мгновенным агрессивным поступкам, например, может бросить камень мне в голову или ударить Сусанну по руке подносом). „У Сусанны болит рука?“; „У тебя разбита голова?“; „Дай мне иголку зашить одеяло“; „Не хочешь зашить мне голову?“; „Тебе я не могу зашить, ты очень твердая“.