Как ни не хотелось Аврааму уезжать, но он не стал задерживаться, быстро собрался и, попрощавшись, отправился обратно.

Через несколько дней морозы ослабли, с юга подул теплый ветер, насыщенный запахами пробуждающейся земли, на деревьях набухли почки. Их приятный пьянящий аромат едва доносился сюда издалека, но Авраам уже ощущал его. Ослепительно яркое солнце на ясном небе, серебристые струйки талой воды, стекающие с крыш, темные пятна осевших снежных сугробов — все это предвещало, что весна приближается, что она уже близко. Из далеких теплых краев вот-вот прилетят с веселым гомоном птицы. Они будут петь и радоваться возвращению в свои села, в свои гнезда. Радоваться будут и его детишки: придет весна и осуществится наконец-то их мечта — копать, сеять на своей земле.

В бывшем имении в эти предвесенние дни шла усиленная подготовка к весне: ремонтировали инвентарь, подкармливали лошадей, готовили семена к посеву.

Неожиданно откуда-то поползли страшные вести. Из уст в уста передавали, что немецкое войско кайзера Вильгельма движется сюда и захватывает город за городом.

«Может, бог даст, их остановят и они к нам не доберутся», — утешал себя Авраам.

Но кайзеровские войска, словно саранча, приближались и приближались, нагоняя ужас и страх на жителей городов и деревень.

В эти тревожные дни жизнь в имении шла по строго установленному порядку. Хотя и доносились слухи, что вместе с оккупантами возвращаются обратно хозяева фабрик, заводов и помещики, работа здесь шла по-прежнему интенсивно.

В ясный солнечный день, когда по-весеннему весело шумели ручейки, заливая долины и овраги, наступил грозный час. Как черная туча перед бурей, ворвались сюда оккупанты.

Члены комитета и часть рабочих ушли в лес. Остальные едва успели скрыться кто куда. Еле волоча ноги, подавленный, Авраам ушел домой. Тихо, словно тень, он открыл дверь и увидел детей. Они, как обычно, начали прыгать и кричать:

— Папа, папа пришел! Уже весна, папа, когда же нам землю дадут? Когда же мы будем копать и сеять?!

Авраам с горечью и жалостью молча смотрел на детей, застыв на месте.

— Что с тобой, Авраам? Что случилось? Почему ты так расстроен? — забеспокоилась Зельда.

Авраам сокрушенно махнул рукой, тихо сказал:

— Конец, Зельда, конец…

— Что значит конец?

Авраам подошел к ней и едва слышно шепнул:

— Мы уже больше не хозяева имения, пан вернулся обратно…

Долгожданная весна пришла, но ни Илюсик, ни остальные дети уже и словом не обмолвились о земле, которую им обещали дать. Они молча сидели у окна и, прижавшись друг к другу, смотрели, как по улице маршируют чужие солдаты и поют песни на непонятном языке.

— Зачем они пришли сюда? Это пан их привел? Правда, что они хотят забрать нашу землю? — приставал Илюсик к отцу…

— Они, окаянные, затем и пришли сюда…

— А когда их прогонят отсюда?

— Скоро, скоро, сынок.

— Надо поскорее прогнать их, ведь уже весна, нам надо пахать и сеять…

Удрученный, печально смотрел Авраам на голодных детей и бормотал с болью в душе:

— Что делать? Что делать? Как будем жить?

— Не отчаивайся, Авраам, что-нибудь придумаем. Свет клином не сошелся… — утешала его Зельда. — Не нас одних постигло такое несчастье. Что люди будут делать, то и мы…

— Когда и другим тяжело, разве мне легче?

— Пойди пройдись немного, поговори с людьми, — посоветовала Зельда. — Послушай, что они собираются делать.

— Куда идти? О чем говорить? Они тоже не знают, что делать…

Немного погодя он все же вышел на улицу и подался сам не зная куда. На улицах было пусто, безлюдно. Кое-где прошмыгнет человек и сразу исчезает. Только возле рынка он заметил толпу людей. Подойдя к ним, он услышал, как один высокий, широкоплечий мужик в свитке рассказывал:

— Пан вернулся и начал буйствовать, жестоко расправляться со всеми, кто хозяйничал в имении, когда тут были красные. Панские прислужники ловят наших людей, убивают их, вешают, пытают и мучают до полусмерти… редко кому удается вырваться живым из рук палачей.

Это известие вконец пришибло Авраама. Осторожно оглядываясь, стараясь никому не попадаться на глаза, он побрел обратно. Неожиданно недалеко от своего дома он встретил соседа Моисея Кимблака. Сгорбившись, тот изо всех сил тащил нагруженную тачку с дровами. Авраам не сразу узнал бывшего кантора, которого привык видеть в синагоге всегда в атласном кафтане, опоясанном широким шелковым кушаком, в ермолке. Надрывая горло, кантор молил всевышнего, чтобы он пожалел людей и ниспослал им благодать. Теперь Моисей стал жалким, надломленным, согнувшимся под тяжестью нужды и горя.