– Я люблю тебя, – приговаривал он, – давно. Наверное, тебе лет десять было, а мне тринадцать… но ты же знаешь, что я тебя люблю! Ведь знаешь! Не ходи за него, стань моей, прошу тебя. Останови все! Стань моей! Любимая моя! Милая моя! Шурик мой, никому тебя не отдам. Никому!

Шура словно бы потеряла саму себя. Она раздвоилась, и одна часть орала внутри нее: «Что ты делаешь? Прекрати это немедленно! Ори, кусайся, не позволяй ему ничего!» А вторая часть ничего не говорила, но она была сильнее, потому что она управляла ее телом. Она сделала его мягким и податливым, она открывала каждый миллиметр кожи навстречу Васькиным пальцам. Он не насиловал. Нет! Он был нежен и осторожен. Тот Васька, который омерзительно и грубо обзывал ее, строил рожи, толкал и больно таскал за косу, нежно и невесомо исследовал сейчас каждый уголок ее тела, постепенно добираясь до самых тайных мест…

Следующим вечером Васька подкараулил ее снова, но в этот раз Шура прижала к себе полотенце, опустила глаза, и твердо сказала:

– Вася, я не люблю тебя и никогда не любила. Прошу тебя дай мне выйти замуж за Колю, мы с тобой никогда не будем вместе. То, что произошло вчера было моей ошибкой…и твоей тоже.

Она прямо взглянула на Ваську. В этот момент, Шура увидела перемену воочию, в глазах Васьки будто бы мелькнул язык пламени, исчез вчерашний нежный любовник, на поверхность снова вышел злой и жестокий мужик. Он больно схватил Шуру за руку, притянул к себе близко-близко и прошипел в лицо:

– Ты моя! Ты знаешь это, и он узнает через пару дней и выгонит тебя. Ты – шалава, он не станет жить с тобой, и вот тогда ты приползешь ко мне. Недолго осталось…

Он грубо отшвырнул от себя Шуру и ушел.

Ира, вернувшись с работы, вошла в комнату, как всегда бледная, изможденная и, конечно, голодная, но она весело взглянула на мать и пропела:

– Сейчас я тебя кормить буду, мамочка! Ты посмотри, что я принесла, – и она достала невиданное чудо: вяленую рыбу. – Мы сейчас ее размочим кипяточком и будем наслаждаться, – Ира заговорщицки подмигнула матери и шепотом продолжила, – никому не дадим. Ну если только бабуле. Да, мамочка? Сейчас, сейчас, – и Ира хотела выйти, видимо на кухню за кипятком, но мать жестом ее остановила:

– Погоди, Ирочка. Времени совсем нет. Подойди ко мне, доченька!

Ира, встревоженная, подошла к матери, наклонилась, чтобы лучше слышать совсем слабый голос угасающей женщины:

– Доченька моя любимая! Послушай меня, только прошу, не перебивай. Я умираю, но не могу унести эту тайну с собой, – мать помедлила, собираясь с силами, – Коля не отец тебе! – выдохнула она и закашлялась.

Ира вздрогнула, хотела что-то сказать, заплакала, но Шура жестом ее остановила. Прокашлявшись, продолжила:

– Не перебивай, сил мало. Дай договорить. Твой отец Василий. Прости, милая, так получилось. Спроси у бабушки, она все знает, – мать замолкла надолго.

Слезы градом катились из глаз Иры, но она не посмела ничего сказать матери.

– Живите дружно, – мать помедлила, – с …. Колей, благословляю, – мать встрепенулась снова, и ей даже удалось слегка приподняться на кровати, – живите дружно, – повторила она и добавила, – никто он тебе. Никто. Никто, – и мать стала повторять это слово, голос ее угасал, становясь все тише и тише, и затих совсем…

Ира отшатнулась, но тут же с криком «нет» упала на грудь только что усопшей навсегда Шуре….

Через несколько дней после смерти матери Ира решилась спросить у бабушки о том, что открыла ей мать перед самой смертью. Марфа Степановна долго собиралась с мыслями. Было видно, что ей непросто говорить об этом.

– В тот вечер Шура ко мне пришла…сама не своя. Попросилась у меня переночевать, легла и уснула, хотя рано еще было. Но через час примерно встала, горько заплакала и сквозь слезы рассказала, что отдалась Ваське в ванной комнате как блудница. Я не ругала ее, видела, что ей и так нелегко, но я чувствовала, что она любит моего внука, а не Ваську, обормота этого, потому пособницей я ей и стала. Виновата я перед Колей, сильно виновата… а через девять месяцев ты появилась на свет.

– Бабуля, но ведь я могу быть и папиной дочкой? – прошептала Ира.

– Нет, милая моя. Это вряд ли. У Васи над пупком, —Ира вздрогнула, – родимое пятно такое же, как у тебя, в форме листика клевера. Это Шура успела заметить, когда близость у них была, но засомневалась она, когда ты родилась, а потому попросила меня еще раз проверить. И я будто бы случайно опрокинула на Ваську ковш воды в кухне и заставила тут же рубаху снять. Снял он, ну я и увидела трилистник. Шура потому никогда тебя голенькой никому не показывала. И как-то так повезло, что ни Коля, ни дочь моя, ни зять, ни твои родители не видели Ваську голым. Повезло нам с Шурой.

Ира была почти без сознания. Она во второй раз пережила снова тот же ужас, что испытала, когда мама перед смертью открыла ей тайну!

– Бабулечка, милая, почему мама говорила такие страшные вещи? Слова благословления! Папа он мне, только папочка мой любимый и никто больше, – девушка обняла бабулю, – а Валерка и Петька братья мне теперь. Да? Как же сказать им? А я в Валерку влюблена…была. И он в меня! А мы брат с сестрой, оказывается.

Бабушка тревожно посмотрела на правнучку:

– Что ты, что ты милая! Нельзя вам!