Лицо великого инквизитора было суровым и холодным.

– В то же время, однако, мы должны подготовить весь совет к тому, что нам потребуется время, чтобы создать новое оружие, необходимое нам для нашего неизбежного контрудара, - продолжил он.
– Это может быть трудно перед лицом глубокой озабоченности, которую, несомненно, почувствуют многие из наших братьев в Боге, и я считаю, Замсин, что твоя предыдущая точка зрения была правильной. Мы должны дать понять этим... заинтересованным душам, что кажущаяся сила Чариса и первые победы Чариса - это не угроза для нас, а скорее знак для Матери-Церкви. Предупреждение, к которому мы все должны прислушаться. Действительно, если рассматривать ситуацию незамутненными глазами, будучи уверенным - как и должно быть - в своей вере, рука Самого Бога совершенно очевидна. Только достижение такого, казалось бы, ошеломляющего триумфа могло побудить тайных еретиков Чариса открыто раскрыть себя такими, какие они есть. Позволив им одержать мимолетную победу, Бог сорвал с них маску, чтобы все могли ее видеть. И все же, как ты говоришь, Замсин, Он сделал это таким образом, что они все еще не могут по-настоящему угрожать Матери-Церкви или подорвать ее ответственность за руководство и защиту душ всех Его детей.

Тринейр снова кивнул, и ледяная дрожь пробежала по костям Дючейрна. Он был уверен, что канцлер развил свое объяснение так, как если бы он решал шахматную задачу или, возможно, любую из чисто светских махинаций и стратегий, с которыми ежедневно был вынужден сталкиваться его офис. Это была интеллектуальная уловка, основанная на прагматизме и голых реалиях политики на самом высоком возможном уровне. Но блеск, который он зажег в глазах Клинтана, продолжал светиться. Что бы ни думал канцлер и каким бы циничным и расчетливым ни был великий инквизитор, когда это соответствовало его целям, пылкая убежденность в тоне Клинтана определенно не была притворной. Он принял анализ Тринейра не просто из соображений целесообразности, но и потому, что верил в него.

И почему это меня так пугает? Ради Бога, я викарий Матери-Церкви! Как бы мы ни пришли к тому, где мы находимся, мы знаем, чего Бог требует от нас, точно так же, как мы знаем, что Бог всемогущ, всезнающ. Почему Он не должен был использовать наши собственные действия, чтобы раскрыть правду о Чарисе? Показывать нам, насколько на самом деле глубока гниль в Теллесберге?

Что-то произошло глубоко в сердце и душе Робейра Дючейрна, и ему пришла в голову еще одна мысль.

Я должен думать об этом, проводить время в молитве и медитации, размышляя над Писанием и Комментариями. Возможно, такие люди, как Уилсины, были правы с самого начала. Возможно, мы стали слишком высокомерными, слишком очарованными своей властью светских князей. Чарисийцы, возможно, не единственные, чью маску Бог решил сорвать. Возможно, весь этот разгром - Божье зеркало, поднятое, чтобы показать нам потенциальные последствия наших собственных греховных поступков и чрезмерной гордыни.

Он знал, что это предположение совсем не стоило высказывать в этот момент, в этом месте. Это было то, что следовало тщательно обдумать в тишине и покое его собственного сердца. И все же...

Впервые за слишком много лет, перед лицом явно неминуемой катастрофы, викарий Робейр Дючейрн обнаружил, что снова рассматривает таинственные действия Бога глазами веры, а не тщательного расчета выгоды.

II

Дворец королевы Шарлиэн,

город Черейт,

королевство Чисхолм

Зазвучали трубы, и батареи, защищавшие набережную залива Черри, окутались дымом, прогрохотав шестнадцатипушечным салютом. Возмущенные морские птицы и виверны совершенно ясно высказали свое мнение о происходящем, кружась, визжа и ругаясь в весенне-голубом небе. Свежий восточный ветер легко поднимал их, когда он дул через защищенный полуостров, известный как Сикл, который прикрывал залив Черри и город Черейт от часто суровой погоды моря Норт-Чисхолм, и воздух был освежающе прохладным.

Королева Шарлиэн Чисхолмская стояла у окна высоко в башне лорда Герейта на обращенной к морю стороне дворца, который был домом ее семьи в течение двух столетий, глядя на аккуратные каменные дома, улицы, склады и доки своей столицы, наблюдая, как в ее гавани величественно плывут четыре галеона. Крылатые обитатели залива Черри, возможно, были полны негодования по поводу нарушения их обычного распорядка дня, но они понятия не имели, насколько тревожным она находила все это в своих размышлениях.

Шарлиэн была стройной, но не самой миниатюрной молодой женщиной, которой только что исполнилось двадцать четыре. Несмотря на сочиняемые время от времени льстивые стихи особо неумелых придворных поэтов, она не была красивой. Поразительной, да, с решительным подбородком и носом, который был немного слишком выдающимся (не говоря уже о том, что он был слишком крючковатым). Но ее темные волосы, такие черные, что под прямыми солнечными лучами они отливали голубым, и такие длинные, что ниспадали почти до талии, когда были распущены, и ее огромные сверкающие карие глаза каким-то образом обманывали людей, заставляя их думать, что она красива. Сегодня Сейрей Халмин, ее личная горничная с девяти лет, и леди Мейра Ливкис, ее старшая фрейлина, уложили эти волосы в сложную прическу, удерживаемую гребнями с драгоценными камнями и светло-золотым ободком в виде короны, и эти живые глаза были темными, спокойными и настороженными.

Мужчина рядом с ней, Марак Сандирс, барон Грин-Маунтин, был по меньшей мере на восемь или девять дюймов выше ее, с грубыми, сильными чертами лица и редеющими серебристыми волосами. Шарлиэн была королевой Чисхолма почти двенадцать лет, несмотря на свою молодость, и все это время Грин-Маунтин был ее первым советником. Они вместе пережили много политических бурь, хотя никто из них никогда не ожидал такого урагана, который пронесся по половине Сэйфхолда за последние шесть месяцев.

– Не могу до конца поверить, что мы это делаем, - сказала она, не сводя глаз с головного галеона, который следовал за украшенной флагами галерой королевского чисхолмского флота к назначенной якорной стоянке.
– Мы должны быть сумасшедшими, ты знаешь это, не так ли, Марак?